Ференц Мора - Волшебная шубейка

— Драконово яичко-то, дед Макасей? — спросил он колдуна, беря с земли одно из яиц.

— А тебе что за дело? — буркнул в ответ сердито старик.

— Заплатим. Сколько стоит? — продолжал долговязый Цинтула, позвякивая спрятанными в горсти монетками.

— А много ли у тебя денег? — заметно смягчился старец.

— Два гроша.

— Давай их сюда и забирай одно яйцо, — осклабился колдун.

Цинтула отдал ему два гроша, а серебряную монетку в двадцать филлеров зажал в ладони. Слегка надбив яйцо и на этот раз об носок сапога, он незаметно уронил её в отверстие в скорлупе. А затем он уже окончательно разбил яйцо, выудил из него монетку и с таинственным видом, но так, чтобы и старый кладоискатель успел заметить блеск серебра, повернулся к ребятам с монетой в руке:

— Есть! Нашёл всё-таки!

— Покажи, покажи! — закричала, загорланила вокруг него орава ребят, всё ещё не понявших смысл Цинтуловой затеи. Колдун тоже с любопытством вытянул шею.

— Что это? Что, душа моя, ученичок? — задыхаясь от жадности, едва смог выдавить он из себя.

— Ничего особенного, — небрежно бросил Цинтула, пряча в карман серебряную монету. — Лучше скажите, дед Макасей, за сколько бы вы отдали мне все яйца, что выложены у вас на дерюжке? Много их? Штук сто наберётся?

— Сколько ни есть, все мои. Больше не продаю! — загородив яйца, буркнул колдун.

— Даю десять грошей за штуку, — настаивал Цинтула.

— Сказал — не продаю! — рассвирепел, как злой пёс, старик.

— Двенадцать?

— Ну да! А сам из каждого по серебряному вытащишь? — торжествующе вскрикнул ворожей. — Что я, не видел? Видел, своими глазами! Да я любого школяра с потрохами сожру, ежели он меня одурачить задумает!

Тут колдун поискал глазами, чем бы в нас запустить поувесистей, но не найдя ничего другого, кроме Пупавкиной шляпы, швырнул нам вдогонку её, яростно топая при этом ногами и крича:

— Прочь отсюда, чернильные крысы! А не то как влеплю одному-другому затрещину, навек дураками останетесь!

Мне, правда, этих угроз уже не потребовалось, я и без них летел, не чуя земли под ногами. Пока остальные, хохоча, добежали до школы, я давно сидел, тяжело переводя дух, на камне, подпиравшем школьные ворота.

— Так, братцы! А теперь по другой улице снова выходим к базару! — скомандовал Сила-Цинтула.

— Я… я не пойду, — испуганно залепетал я. — И вы, ребята, не ходите. Не дразните его! Это же сам колдун Кюшмёди! У него знаете какая волшебная сила!

Цинтула, услышав мои слова, сначала зареготал, как конь, а потом подхватил меня к себе на плечи и так поскакал вместе со мной.

— Сиди и сверху гляди, что там поделывает твой злой волшебник Кюшмёди. И пока я рядом с тобой, можешь ничего не бояться!

Когда мы прибежали на базар, колдун уже доколачивал последние яйца. Всё искал, бедняга, в них серебро.

— Кюшмёди не колдун, а жадный болтун! — захохотав, сказал Сила, окончательно подрывая мою веру в могущество Кюшмёди.

Зато рыночные собаки, наверное, до сих пор вспоминают тот день, когда их угощали яичницей со сковороды величиной во всю базарную площадь.

Как сейчас, помню день, когда Пети Палишок впервые пришёл в нашу школу. Ещё стояла осень, но в воздухе уже закружились, завертелись первые лёгкие снежинки и Хабок Фюгеди трубил с пожарной каланчи, где он служил сторожем, уже по зимнему расписанию. Каланча эта была хорошо видна из окон нашей школы. Летом мы могли каждые пятнадцать минут любоваться, как дядя Хабок выходит на смотровую площадку каланчи с огромнейшим рогом в руках, чтобы оповестить весь свет: ещё четверть часа минуло. Зимой же у хитроумного Фюгеди был заведён другой порядок: он выходил с рогом один только раз на дню, в восемь часов утра, чтобы оттрубить всё положенное — сразу за целый день. Очень был добросовестный служака этот Фюгеди: ни на один звук не хотел обсчитать городскую казну. Девяносто шесть раз кряду гудел он в свой рог, и на это у него уходил примерно час. А поскольку из-за этой божественной музыки у нас в классе в течение всего часа уже ничего другого расслышать было нельзя, все школьники очень высоко ценили искусство Фюгеди.

И право же, зря долговязый Цинтула наябедничал на него. Случилось это как раз в день появления у нас Палишока-Посошка. Поднимается Цинтула со своей парты на галёрке, руку вверх тянет.

— Ну что у тебя там опять, Цинтула? — оторвавшись от тетрадей, спрашивает учитель.

— Господин учитель, сторож на каланче сегодня только девяносто пять сигналов дал.

Учитель, уже привыкший к проделкам Цинтулы, ничуточки не удивился. Он только взял в руки линейку и отправился в задние ряды.

— Так, говоришь, девяносто пять?

— Точно.

— А откуда это тебе известно?

— Так я же считал, господин учитель.

— Вот как! На это у тебя нашлось время? А ну покажи свою тетрадь! Сделал задание?

Задание Цинтула, конечно, не сделал. Но не таков он был человек, чтобы подобные пустяки его смутили.

— Господин учитель, осталась ещё самая малость, — втянув голову в плечи, оправдывался он.

— Неужели, Цинтула, тебе не понятно, что, только окунувшись в работу с головой, можно добиться…

— Я уже окунулся в работу почти по самые уши, — поспешил заверить наставника Цинтула. Его лицо и впрямь было от носа до ушей в чернилах.

— Вот теперь я вижу, что ты действительно на совесть потрудился. Хорошо, прочитай же вслух, что ты нам написал.

Цинтула взял в руки тетрадь и принялся громко читать:

— «Напишите пять вместоимений. Первое…»

На этом месте его громовой голос оборвался, словно его кто ножницами перерезал.

— …Первое я как раз и собирался написать.

— Что же, послушаем. Итак, первое местоимение…

— Первое вместоимение будет… это… как его… Рыжий.

— Что?

— Ну, скажем, имя у человека — Вескень Дюрка. А вместоимение у него — Рыжий. Раз. Сила — это моё вместоимение — два.

Линейка в руке наставника уже начала своё неудержимое движение вверх. Но прежде чем она успела опуститься на голову долговязого Цинтулы, скрипнула дверь, и мы все повернулись к ней. Наш учитель тоже. И Цинтула был спасён. Так Пети Палишок сделал своё первое доброе дело, едва переступив порог нашей школы.

Вошедший в класс мальчик был с виду моим ровесником и очень добродушным существом с белыми, как лён, волосами и глазами, голубыми, словно васильки во ржи. Но всё это я разглядел позднее. Первым же, что мне бросилось в глаза, были его костыль и посошок. Поэтому он не шёл, а прыгал, будто воробей. И всё же делал он это удивительно легко и даже как-то весело.