Марк Твен - Похождения Тома Соуэра

Вскорѣ Томъ повстрѣчалъ молодого мѣстнаго парію, Гекльберри Финна, сына одного городского пьяницы. Этого Гекльберри ненавидѣли отъ всей души и боялись всѣ здѣшнія матери, какъ лѣнтяя, бездѣльника, грубіяна, испорченнаго малаго, ненавидѣли и боялись еще потому, что дѣти ихъ восхищались имъ, находили удовольствіе въ запретномъ общеніи съ нимъ и хотѣли бы походить на него, если бы только смѣли. Томъ не отставалъ отъ своихъ почтенныхъ товарищей въ этомъ; онъ завидовалъ отверженному, но праздному существованію Гекльберри, и ему тоже было строжайше запрещено играть съ нимъ. Понятно, что онъ именно игралъ, когда только находилъ къ тому случай. Гекльберри былъ всегда облаченъ въ никуда негодныя вещи съ плечъ болѣе взрослыхъ людей, и всѣ части этой одежды цвѣли у него постоянно всякими пятнами и развѣвались лохмотьями. Шляпа у него была сущей развалиной съ проваломъ, въ видѣ полумѣсяца, на поляхъ; сюртукъ достигалъ ему до пятъ, пуговицы на немъ сзади приходились ниже спины; штаны поддерживались только одною подтяжкой, и ихъ обтрепанные концы волочились по грязи, если не были подвернуты; сзади они висѣли мѣшкомъ. Гекльберри былъ совершенно вольная птица. Онъ ночевалъ гдѣ-нибудь на крыльцѣ въ хорошую погоду и въ пустыхъ бочкахъ, если шелъ дождь; онъ не былъ принужденъ ходить въ школу или въ церковь, называть кого-нибудь учителемъ, повиноваться кому-нибудь; онъ могъ удить рыбу или купаться, гдѣ и когда хотѣлъ, и оставаться вездѣ, сколько разсудится; могъ ложиться спать такъ поздно, какъ пожелаетъ; никто не запрещалъ ему драться; онъ всегда первый начиналъ ходить босикомъ весною и позднѣе всѣхъ другихъ надѣвалъ обувь осенью; онъ могъ никогда не умываться, не надѣвать чистаго платья; умѣлъ великолѣпно ругаться. Словомъ, онъ пользовался всѣмъ, что составляетъ радость въ жизни. Такъ думалъ всякій задерганный, замуштрованный, приличный мальчикъ въ Питерсборгѣ. Томъ окликнулъ романтичнаго бродягу:

— Сюда, Гекльберри!

— Самъ сюда, если тебѣ нравится.

— Что это у тебя?

— Дохлая кошка.

— Покажи, Гекъ. Совсѣмъ окоченѣлая! Гдѣ это ты добылъ?

— Купилъ у одного мальчика.

— Что далъ за нее?

— Далъ синій билетикъ и пузырь, который досталъ на бойнѣ.

— А откуда у тебя явился синій билетикъ?

— Я купилъ его еще двѣ недѣли тому назадъ у Бена Роджерса за хлыстикъ.

— Но, скажи, куда годится дохлая кошка?

— Куда? Да ею сводятъ бородавки.

— Неужто? Такъ-ли?.. Я знаю кое-что получше для этого.

— Бьюсь объ закладъ, что не знаешь. Ну, что?

— А гнилая вода.

— Гнилая вода! Не дамъ и соринки за гнилую воду.

— Не дашь?.. Не дашь?.. А пробовалъ ты ее?

— Нѣтъ, я не пробовалъ. А Бобъ Таннеръ пытался.

— Кто сказалъ это тебѣ?

— Да онъ разсказывалъ Джэффу Татшеру, а Джэффъ — Джонни Бэкеру, а Джонни — Джиму Голлису, а Джимъ — Бену Роджерсу, а Бенъ — одному негру, а негръ — мнѣ. Довольно тебѣ?

— Что изъ всего этого? Всѣ они лгутъ. По крайней мѣрѣ, всѣ, кромѣ негра, котораго я не знаю. Но тоже не видывалъ я еще ни одного негра, который не лгалъ бы!.. Все вранье!.. А ты разскажи мнѣ, Гекъ, какъ же продѣлывалъ это Бобъ Таннеръ?

— Да просто взялъ да и обмокнулъ руку въ воду, которая застоялась въ гниломъ пнѣ послѣ дождя.

— Днемъ?

— Разумѣется,

— И лицомъ къ пню?

— Да. По крайней мѣрѣ, полагаю, что такъ.

— И произносилъ что-нибудь?

— Не думаю… Почему мнѣ знать?..

— То-то и есть! Хотятъ свести бородавки гнилою водою, когда не знаютъ, какъ взяться! Нѣтъ, такъ ничего не добьешься, конечно. Надо пойти одному въ самый лѣсъ, гдѣ уже знаешь, что есть гнилая вода въ какомъ-нибудь пнѣ; потомъ, ровно въ полночь, надо стать спиною къ этому пню, обмокнуть руку и говорить:

потомъ пройти скоро, скоро, одиннадцать шаговъ, зажмуря глаза, потомъ перевернуться на мѣстѣ три раза и пойти домой, не говоря ни слова ни съ кѣмъ, потому что если ты заговоришь, весь тотъ заговоръ и пропалъ.

— Что же, это похоже на дѣло, но Бобъ Таннеръ вѣрно не такъ…

— Можете объ закладъ побиться, что не такъ, сэръ! Вѣдь онъ самый бородавистый у насъ здѣсь изъ всѣхъ мальчиковъ, а если бы онъ зналъ по настоящему, какъ надо продѣлать съ гнилою водой, у него не было бы ни одной бородавки. Я свелъ у себя съ рукъ тысячи бородавокъ такимъ образомъ, Гекъ. Я вожусь съ лягушками такъ часто, что у меня вѣчно пропасть бородавокъ. Иногда свожу ихъ бобами.

— Да, бобы хорошо. Я это испыталъ.

— Да? Какъ же ты дѣлаешь?

— А надо взять бобъ и расколоть его пополамъ, потомъ подрѣзать бородавку такъ, чтобы кровь показалась, капнуть ею на одну половинку боба, вырыть ямку на какомъ-нибудь перекресткѣ и зарыть туда эту половинку въ полночь и въ новолуніе, а другую половинку сжечь. Ты понимаешь, что та половинка, что съ кровью, будетъ все тянуться, тянуться, чтобы соединиться опять съ другою, а это помогаетъ крови стягивать прочь бородавку, и та, взаправду, скорехонько отпадетъ.

— Вѣрно, Гекъ, все это такъ, только, когда ты зарываешь, ты долженъ приговаривать: «Прочь, бобъ, сгинь бородавка! Не переди меня впередъ!» Такъ лучше, и такъ дѣлаетъ всегда Джо Гарперъ, а онъ ѣздилъ до самаго Конвилля, былъ и въ разныхъ мѣстахъ. Но разскажи, какъ ты-то лечишь дохлыми кошками?

— А вотъ: возьми ты кошку и иди съ нею задолго до полуночи на кладбище, туда, гдѣ схороненъ былъ какой-нибудь злодѣй. Какъ пробьетъ полночь, явится бѣсъ, можетъ быть, даже два или три бѣса, но ты ихъ не можешь видѣть, слышишь только какъ бы вѣтеръ, а случается, и разговоръ слышишь… А когда они станутъ тащить того молодца, ты швырнешь кошку имъ вслѣдъ и проговоришь: «Бѣсы за мертвецомъ, кошка за бѣсами, бородавки за кошкою, пропадай всѣ вы!» Это сведетъ всякую бородавку.

— Должно быть, дѣйствуетъ. Ты пробовалъ, Гекъ?

— Нѣтъ, но старуха Гопкинсъ сказывала.

— Если такъ, то навѣрное, потому что она слыветъ за колдунью.

— Слыветъ! Я-то знаю навѣрняка, что оно такъ. Она заколдовала моего отца. Онъ самъ говорить. Идетъ это онъ одинъ разъ и видитъ, что она на него «напускаетъ»; онъ и схватилъ камень и попалъ бы въ нее, если бы она не успѣла увернуться. Что же, въ ту самую ночь онъ и скатился съ навѣса, на которомъ спалъ, напившись, и сломалъ себѣ руку.

— Страсти какія!.. Но почему онъ зналъ, что она «напускаетъ?»

— О, онъ говоритъ, что это легко узнать. Если кто смотритъ на васъ очень пристально, это значитъ, что «напускаютъ», особенно, если при этомъ бормочутъ. Если бормочутъ, то это они говорятъ «Отче нашъ» на выворотъ.

— Слушай, Гекъ, когда ты пойдешь продѣлать это съ кошкою?

— Да въ эту же ночь. Я увѣренъ, что тѣ явятся за старымъ Госсъ Уильямсомъ сегодня ночью.