Константин Курбатов - Тимкины крылья

— А матадоры, конечно, не смелые. Они трусы, конечно, — хмыкнул Эдька. — И те, которые по канату между небоскребами ходят, они тоже трусы. Хо-хо! Ты бы прошелся взял!

Кит на такой выпад не сразу нашелся, что сказать. Но он все же сказал.

— Нет, — сказал Кит, — они не трусы, но, так же само, и не герои. Герой — это который с пользой для других смелый, а не для самого себя. Вот Горбовский — настоящий герой. И Гром. А за самого себя мы все смелые.

Он с чувством победителя взглянул на Эдьку и на меня. Он словно доказал у доски трудную теорему, которую никто не мог доказать. Никто не мог, а он доказал. И Эдька сразу примолк. Потому что Китка так все разложил по полочкам, как еще никогда не раскладывал.

— Правым рогом цепляй! — кричали у каптерки вооружейники. — В пузо ему цепляй! В пузо!

Назар устал и тяжело водил полосатыми боками. Но атаки его были все такими же стремительными. Он тряс бородой, замирал с расставленными ногами и бросался вперед, норовя попасть младшему сержанту в пузо. Но невозмутимый младший сержант ловко подводил под тугие рога тряпку. Козел проскакивал ее и поворачивал обратно.

Я лежал и смотрел бой быков. У носа шевелились метелочки какой-то травы и крепкие столбики цветков подорожника. Я думал о том, что настоящий герой — это действительно тот, кто совершил свой подвиг на пользу людям. Подвиг — это когда на пользу хотя бы одному человеку. Если же только для себя — это не подвиг. Рубль на руке прожечь — это не подвиг. Дурость это одна. Пижонство. И зуб вырвать — дурость и пижонство.

Вдали, сотрясая остров, тяжело взлетали торпедоносцы. Реактивные двигатели гудели, как горный обвал. С таким ревом несутся, наверно, с горной кручи камни, увлекая за собой в бездну гранитные валуны. Самолет трогался с места, катился, набирал скорость и вот уже, грузно паря над бетонной полосой, устремлялся вдаль, унося на стреловидных крыльях нестерпимый грохот.

Еще я думал о Серкизе. Я теперь все время думал о подполковнике Серкизе. Дерматиновая папка хранилась под камнем на мысе Доброй Надежды. Все остальное было у Серкиза. Но Кит твердит совершенно правильно: «В дом к нему, однако, не полезешь». Ясное дело, не полезешь. А как быть? Ведь отобрать у подполковника чертежи и описание орнитоптера — это не дурость и пижонство. Это для всех. Может, были бы у нас такие крылья, и дядя Жора не лежал бы сейчас под холмиком с красной звездой.

Я сорвал травинку и стал щекотать у Китки в ухе. Кит отмахивался, как от мухи.

— У-лю-лю! — завопили у каптерки. — Даешь дырку!

Я отвлекся от боя быков и прозевал самое интересное. Я увидел лишь, как длиннолицый младший сержант Евстигнеев улепетывал по полю, а разъяренный Назар мчался за ним по пятам. Назар шел хорошим галопом и резво взбрыкивал задними ногами. Евстигнеев оглядывался и пытался уйти от прямого нападения. Он очень походил сейчас на артиста Филиппова.

— Шай-бу! — скандировали у каптерки. — Шай-бу! Шай-бу!

— Падай! — закричал я, вскакивая на ноги. — Падай! На землю падай!

Единственное, что могло спасти Евстигнеева, — это положение лежа. Благородный Назар лежачих не трогал.

Но мой совет утонул, как крик чайки над штормящим океаном. Где уж мне было пробиться сквозь требовательный рык болельщиков у каптерки и грохот самолетов.

Евстигнеев все же упал. Однако сделал он это с некоторым запозданием и не совсем самостоятельно. Он сначала немного взлетел, подкинутый крепкими рогами, а потом уже плюхнулся на землю.

Вооружейники у каптерки тузили друг друга кулаками и повизгивали от удовольствия. Эдька повизгивал тоже. Евстигнеев поднялся и хотел поддать козлу, но Назар своевременно отпрыгнул и опустил рога. Назар сам был немного удивлен исходом поединка. Незадачливый тореро ушел к самолетной стоянке и все время оглядывался, ожидая подвоха. Но Назар был культурным зверем и на людей просто так не кидался.

Представление закончилось, а мы всё лежали в траве у ржавой колючей проволоки и смотрели, как взлетают и садятся серебряные птицы. На это можно смотреть с утра до ночи. Мощные грузовики отбуксировывали самолеты на стоянку и походили издали на муравьев, которые тащат непомерный груз. Медленно передвигались по полю неуклюжие цистерны-заправщики. И всюду, куда ни взглянешь, копошились темные фигурки людей.

И вдруг вся эта спокойная и деловая картина нарушилась. Я не знаю, что произошло, но четкий ритм аэродромной жизни сразу сбился с такта.

Эдька с Китом насторожились тоже. Тот, кто живет на аэродроме, обладает особым чутьем на летные происшествия. Где-то в воздухе что-то случилось. Это «что-то» мгновенно дало себя знать на земле. От КП умчалась к бетонке «скорая помощь» и за ней два «газика». Стихли у каптерки вооружейники. Заторопились грузовики-буксировщики, растаскивая подальше от взлетно-посадочной полосы самолеты. В каждой темной фигурке, в каждом звуке, идущем с зеленого поля, чувствовалась гнетущая, хватающая за сердце напряженность.

Мы вытянули шеи и ждали. У нас лица, наверно, вытянулись не хуже, чем у младшего сержанта Евстигнеева. Мы молчали и ждали.

Но мы так ничего и не дождались. Напряженность сама собой рассосалась. К КП вернулись «скорая помощь» и «газики». Вновь как ни в чем не бывало взлетали и садились самолеты и возились у каптерки с какими-то приборами вооружейники.

— Это… так же само… домой мне, однако, пора, — пробормотал Кит и утопал к своей прабабушке в Сопушки.

Когда где-нибудь что-нибудь случалось, Китка прежде всего летел домой. Он очень боялся за свою прабабушку.

О том, что случилось на полетах, мы узнали чуть позднее. К вечеру об этом говорил весь остров. И весь остров раскололся пополам. Одна половина ругала Руслана Барханова на чем свет стоит, а другая хвалила его и даже сравнивала с лейтенантом Громом.

На взлете в кабине Барханова сорвало герметический колпак. Наставление по производству полетов обязывало командира экипажа набрать достаточную высоту и вместе со штурманом и стрелком-радистом оставить машину. Но Барханов не оставил машину и не дал экипажу команды прыгать. В открытую кабину летчика вихрями рвался воздух и бил по незащищенным глазам. Наверно, это было действительно очень трудно, почти ничего не видя, сделать над островом круг и благополучно приземлиться. Но Руслан приземлился.

Он спас самолет и ходил героем. Командир полка объявил ему выговор. Но он все равно ходил героем, потому что не каждый летчик смог бы в таких условиях посадить самолет.

Трещина, которая расколола пополам остров, пробежала точнехонько между мной и Эдькой. Вообще-то Эдька был специалистом в летных делах. Его отец командовал эскадрильей. Но здесь уже пахло не просто техникой пилотирования. Здесь пахло совсем другим.