Константин Курбатов - Тимкины крылья

— Да если бы все летчики такими были, знаешь! — нажимал на своем Эдька.

— Знаю! — орал я. — Если бы все были, как твой Барханов, то и в космос некого было бы посылать.

— Это почему же?

— Потому же по самому!

— Почему же, по тому же?

Говорить ему о том, что НПП написано кровью летчиков и для того, чтобы его выполнять, было бесполезно. Я обозвал Эдьку кретином. Он был действительно последним кретином, ничего не хотел понимать и твердил свое, как заведенный. Он думал, что если человек научился неплохо вертеть штурвалом, то он уже герой.

— Кретин ты! — отрезал я.

Может, я вообще-то зря так отрезал. Но у меня, когда я разволнуюсь, не хватает слов, чтобы что-нибудь выразить. И в школе у меня у доски точно так же: все понимаю, а выразить не могу.

— Мымра! — завопил в ответ Эдька. — Тумак недоразвитый! Все технари тумаки, и дети у них такие же!

Когда Эдька прокатился по моей личности, это еще ничего, я стерпел. В конце концов, я первый по нему прокатился. Но какое отношение имели к нашему спору технари? Технари не имели к нашему спору абсолютно никакого отношения.

За оскорбление технарей я съездил Эдьке по скуле.

— Ага! — взвыл он. — Аргументов не хватает! Дерешься уже! Ага!

Он ухватился за щеку и запрыгал на одной ноге, будто вытрясал из уха воду. Нижняя губа у него оттопырилась и дрожала.

— Что же твой папочка, если он такой смелый, в летчики не пошел? — дрыгая губой, закричал Эдька. — Минер, хо-хо! Один раз ошибается! Герой! А сам старшина! Даже младшего лейтенанта ему не дают!

Я гнался за подлецом Эдькой до самого ДОСа. Его спасли крепкие ноги и глубокое дыхание. Дыхание у него было очень глубокое, не то что душонка.

— Ладно, — пригрозил я ему издали. — Мы с тобой еще расквитаемся! За мной должок не заржавеет. Ты меня знаешь.

Вероятно, я слишком громко разорался. Из окна второго этажа выглянула Эдькина мама и приказала своему сыночку немедленно идти домой.

— А ты, Тима, погоди минутку, — сказала она. — Мне с тобой поговорить надо.

Я думал, меня ожидает лекция на тему о дружбе и товариществе. Но Вера Семеновна повела совсем о другом. Она снова повела про штурманские часы.

— Я все же хочу знать правду, — сказала Вера Семеновна, приглашая меня сесть рядом с ней на скамейку. — Куда вы их дели?

Лекции она читала такие, что на ногах их не переждешь. Я сел. Вера Семеновна строго поджимала узкие губы и говорила о том, что я уже слышал миллион раз. На затылке у нее в такт словах покачивался круглый валик волос. О своем сыночке она была не очень высокого мнения и говорила о нем только во множественном лице. Этим она подчеркивала, что не хочет выгораживать Эдьку, но в то же время все неприятности происходят у него прежде всего из-за меня.

Я слушал про то, что такое честность и порядочность, и разглядывал под ногами щепку. По щепке ползла божья коровка.

— Мне их совершенно не жалко, — твердила Вера Семеновна. — Мы их можем купить десяток, таких часов. Но если Эдуард вырастет лгуном, этого уже не исправишь ни за какие деньги. Ты мне признаешься в конце концов, куда вы их дели?

Я ей признавался в этом десяток раз. Но она не желала верить, что Эдька их потерял.

— Ну хорошо, — вздохнула Вера Семеновна. — Я думала, вы честные люди и признаетесь сами. Хорошо. Тогда придется мне самой сказать, где эти часы. Я уже давно все выяснила. Вы отнесла их на дебаркадер к дяде Косте. Так?

Она брала меня «на пушку». Это я сразу понял. Но мне надоело. И потом, чего она меня-то в это дело впутывает? Я их часы и в руках не держал. Может, Эдька их и вправду не потерял? Похлопал тогда для блезиру по карманам, и все. Видел я, что ли, как он их терял? Не видел. А если он их и на самом деле на дебаркадер отнес? А я его выгораживаю. Выходит, и я заодно с ним?

— Ну? — сказала Вера Семеновна. — Так где же все-таки часы?

— Откуда ж я знаю? — дернул я плечом.

— Ах, вот как? — сказала она. — Значит, ты уже не знаешь?

— Не знаю, — подтвердил я.

— Это уже лучше, — вздохнула она. — Раньше ты уверял меня, что они потеряны.

— Но я их никуда не относил, — сказал я. — Вы не думайте. Я их и в глаза не видел, эти часы. Если вы знаете, что они на дебаркадере, так это Эдька сам. Я тут ни при чем.

Мы с ней расчудесно побеседовали на тему о честности и порядочности. Она из меня прямо все кишки вытянула. А уж Эдьку она теперь должна была совсем живьем съесть и каждую его косточку обсосать и выплюнуть.

Но так ему, троглодиту, и нужно. Это ему за старшину будет, которому даже младшего лейтенанта не дают.

Понуро бредя после лекции мимо холостяцкой гостиницы, я услышал стук в окно. Руслан Барханов жестами звал меня в гости. Мне сейчас не хватало только Руслана Барханова. Настроение у меня после беседы с Верой Семеновной было такое, словно я керосину наглотался. Я опустил глаза и отрицательно замотал головой. Но он забарабанил в стекло и показал мне кулак. Он показывал мне кулак и весело подмигивал.

Хочешь не хочешь, пришлось заворачивать в гости.

Руслан сидел у окна на койке и, лениво растягивая мехи аккордеона, пел песенку про Ваньку Морозова, который влюбился в циркачку. Слова у этой песенки были немножечко «с приветом». В ней были такие слова:

И еще в ней было про то, как Ванька Морозов питался медузами и расшвыривал в ресторане сотни, чтобы угодить своей циркачке.

— «Эх, Ваня, Ваня! Что ж ты, Ваня! Ведь сам по проволоке идешь!» — закончил Руслан, и его рука с растопыренными пальцами скользнула по клавишам и отлетела вверх, словно клавиши спружинили.

Сеня Колюшкин сидел за столом и что-то писал. Он готовился в академию и в любой обстановке мог решать задачки по высшей математике. Офицеры говорили, что у него капроновые нервы.

— Где же ты пропадаешь? — спросил Руслан. — Целую вечность тебя не видел. А махолет как? Строится?

— Строится, — буркнул я, разглядывая над его головой веером приколотые к стене фотографии киноартисток.

Киноартистки были красивые. Особенно Быстрицкая. Быстрицкая была даже красивее Фени. И улыбалась она очень ехидно. Смотрела мне в самую душу и улыбалась. Я терпеть не могу, когда мне смотрят в самую душу. Поэтому я стал разглядывать мелкокалиберку с оптическим прицелом, которая висела на ковре. Еще потом я подумал, что глазеть на винтовку тоже неприлично. Руслан может подумать, что меня тянет из нее пострелять. А меня теперь совершенно не тянуло из нее пострелять… Я теперь плевать на эту мелкокалиберку вместе с ее оптическим прицелом.

Я равнодушно отвернулся и стал разглядывать затылок Сени Колюшкина.

— Так ты чего же не заглядываешь? — спросил Руслан.