Николай Богданов - Один из первых

Кулак, оказывается, пузом вперёд прёт, экономикой давит. Ищет себе поддержки в учреждениях, задабривает советских работников, иных стараясь подкупить, иных споить. Вот Трифон Чашкин арендовал у волсовета мельницу, а у сельсовета — неделимый земельный фонд, что бережётся для возвращающихся красноармейцев. Ишь, хитрюга: чтоб не пустовал-де, я вспашу… Я и хлебец соберу!

— А где ж наша молодая красная сила? Она есть, да мало. Коммунисты не в каждом селе. Комсомольцы почти все с гражданской войны не вернулись. Мы ведь на Антонова мобилизовались все, меня по малолетству только оставили. Не все погибли, нет, нет, многие в армии остались, отличились, стали красными командирами, большинство учиться дальше пошло. И вот я один из них, из этого поколения. Есть ячейка у нас, конечно, при волости. Пять человек, боевые ребята, но мало нас. Оставайся у нас, Иван Данилыч, а? — ласково заглядывал он отцу в глаза. — Не можешь, своя работа ждёт… Ну, доложи там, что нам здесь большая от рабочего класса поддержка нужна. Хоть немножко бы передовых рабочих людей, а вокруг них тут бы и наша масса образовалась!

Он заночевал в избе у дяди, и они с отцом так и не заснули, проговорили всю ночь.

А наутро, перед тем как уйти, он говорил отцу:

— Завидую вам, Иван Данилыч. Счастливый человек! Я вот на первого пионера в нашей деревне посмотреть за семь вёрст пришёл. А вы такого мальчишку с красным галстуком запросто можете наблюдать в качестве родного сына… Это ж какая радость! Лучи будущего. Расти, молодая сила, расти! — И он вдруг погладил меня по голове.

Я был смущён, сердце моё таяло.

Мы вместе занимались утренней зарядкой, я лил на его круглую сильную спину колодезную воду, он крякал так, что куры, набежавшие напиться из лужи, шарахались и вспархивали.

Мы чистили зубы, набирая в горсти воды из двух носиков умывальника. И вот, не совру, когда он вынул из полевой сумки мыло и полотенце, там я действительно разглядел наган с барабаном, наполненным патронами.

И ещё раз подумал:

«Какой же он чудак! Да с таким заряженным наганом я бы этого кулака Чашкина, я бы его…»

И, словно поняв мои мысли, Петрушков закрыл полевую сумку поплотней, подмигнув мне значительно…

Он ушёл, и больше я его никогда не видел.

— Ну, как твоё собрание? — спросил отец.

При этих словах я, наверное, стал красней своего галстука. Не в силах ни соврать, ни признаться, только покачал головой отрицательно.

— Что такое, что случилось?

В наступившей тишине передо мной вдруг раскрылась вся глубина падения. Как настоящий пионер, организатор ребят, думал совершить подвиг, помочь деревенским мальчишкам и девчонкам приобщиться к новой жизни, освободиться от кабалы, поддержать друг друга, а вместо этого заигрался с Парфенькой. И во что же? Как маленький, играл в пионеры! Ну, хотя бы в комсомольцы…

Особенно нехорошо стало на душе, когда вспомнил про тонкие синеватые руки девочки, сидевшей за ткацким станком, лица которой даже не видел.

Я почувствовал себя вдруг ужасно виноватым именно перед этой девочкой, которая сидела, согнувшись над тканьём, не зная игр, не видя солнца, речки, леса…

— Да что случилось, что с тобой? — встревожился отец.

— Ай Маша обидела? Она ведь бой-девка, — пытался пошутить дядя Никита.

Я пропустил его странную шутку мимо ушей.

— Ничего не вышло, — сказал я замогильным голосом. — И не выйдет… Не получается пионеров в деревне…

— Да что тут — ребята из другого теста?

При слове «тесто» меня бросило в дрожь.

Да, виновато тесто! Это совсем не то, что готовый хлеб…

Вспомнилось всё пережитое за последние дни. И почему-то показались не такими страшными и привидения и лешие по сравнению с тем, что испытал вчера. Потому что до этого я вёл себя хоть и не всегда правильно и совершал ошибки, но был честен перед собой, не трусил, а сегодня схитрил, поступил не по совести.

Отец не сразу разобрался, в чём дело.

— Конечно, мы явились не на готовенькое! Не замесив теста, хлеба не испечёшь! Зато уж, если круто замешано, хорошо пропечётся. Так народ говорит!

— Я же не домесил, папа!

— Ну, не с одного разу… Это дело нелёгкое. Побольше дрожжей молодых, новая деревня взойдёт, подымется!

— Оно пыхтит!

— Да, да, и запыхтит паровоз революции! Стронет с места деревню!

Очевидно, отец думал о чём-то своём и не мог себе представить, что я месил настоящее тесто!

— Да совсем не то, папа! Они же в кабале у этого теста, у квашни, у домотканых штанов… Понимаешь? Им некогда быть пионерами!

— Некогда?

— Ну да!.. Потому что родители у них недружные! Вот работали бы все вместе, как вы в типографии, тогда другое дело! И здесь хлеб надо продавать в булочной, как у нас. И холст на штаны — в лавке! И вообще, совсем не так надо жить ребятам! Попробуй настоящее тесто помесить, так узнаешь!

Отец только развёл руками — при чём тут штаны в лавке? Какое тесто?

В моих сбивчивых словах скорее всех разобрался дядя Никита.

— Эх, брат Иван, нет жизни не только нам, но и нашим детям! А Кузька — ведь это мудрец, стойкий, рассудительный; из него бы учёный… А Ванька-нянька — это же певец, ты бы слыхал, как он поёт, когда люльку качает! Заневолили мы ребят! Пропадают таланты! Нет, так дальше жить нельзя. Не для нас, так хоть для счастья детей надо этой жизни дать бой!

И он взмахнул рукой, как саблей.

Отец встал из-за стола и, забыв о своих немощах, быстро заходил по избе.

— Эх, брат, был бы я человек партийный, я бы здесь у вас остался! Я бы нашу Лыковку в новую веру привёл. Я бы кулачью показал… А то, поди, радуются гады — вывели, мол, из строя главного заводилу… отделались от рабочего человека кулацкой смекалкой. Но не тут-то было! Вы звери — хитрее, да мы люди — умнее! — Ион стукнул кулаком по столу. — А ты не тужи, — сказал он мне. — Большое дело устроится, и все малые на свои места станут. Если отцы не оплошают, дети свою долю найдут!

Хоть это было и не совсем понятно, но я как-то успокоился. Меня вдруг свалило в сон. А когда проснулся — владело какое-то хорошее чувство уверенности, что всё поправимо, что совсем я не трус и вовсе не плохой мальчишка.

И, когда отец предложил сбегать на речку и выкупаться как следует, пока собирают завтрак, я помчался к берегу Лиски как на крыльях, надеясь там увидеть ребят, которые становились всё милей сердцу.

Едва ли найдётся в мире такая удобная для купания речка, как Лиска, кольцом огибающая деревеньку Лыковку. Быстро течёт она, разбежавшись по мелкому песку, так что каждую струйку видно. Глубина по щиколотку. Ложись, ребята, поперёк, запруживай её своими телами. А ну, прорывай, речка, живую плотину. Надувайся, подпирай кого под живот, кого под спину. Держись, ребята, не уступай, упирайся в песок руками и ногами… Вот уже поднялась вода, вот начинают перекатываться через ребят её струи. И вдруг не выдержал кто-то — вырвался из ряда. И покатила его вода, хлынув валом. С визгом, с криком порушилась и ожила вся плотина. Иные покатились до самого омута, кто-то, вскочив на ноги, гонится за ними вприпрыжку. И все разом ныряют в омуток вниз головой, только пятки сверкают да пенится вода.