Лев Никольский - «Ракета» выходит на орбиту

После подписи приписка:

«Имя автора известно редактору школьной стенной газеты В. Антонову. Однако заметку прошу опубликовать в ближайшем номере под указанным пс ивдонимом».

Не знаю почему, но меня особенно поразил этот «пс ивдоним». Ведь раньше была «м ароженица» — через «а». Я прочёл письмо ещё раз. Сложил его и вернул Володе.

Он выжидательно посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа, определил:

— Свинство!

— Что же ты собираешься делать, инд евидуально, инт илектуально?

— Что? Я против того, чтобы эту гадость помещать в газете. Грязная стряпня, а не фельетон. Редколлегия меня поддержит. Так и ответим.

— И сколько же ребят ознакомятся с этой заметкой?

— Четыре-пять.

— А из них никто не расскажет дальше?

— Мальчики — нет. В девочках не уверен.

— Так ведь это только и нужно твоему «старику Базилю». Чтобы сплетня поползла.

— А что делать? Если просто вернуть, так он будет ходить по школе и размахивать своей бумажкой: «Боятся критики! У меня все факты правильны. Был шкаф? Был. Было мороженое? Было. Болеет Светлана Рябинкина? Болеет».

— А что, если «старик Базиль» сам попросит обратно свой фельетон?

— Зачем же он попросит? — удивился Володя.

— Надо сделать, чтобы попросил. Иначе пообещать опубликовать, с комментариями Глафиры Алексеевны.

— Вы так думаете?

Меня позвали к телефону в канцелярию, и я оставил Володю сочинять ответ.

А вернулся только через полчаса: задержал Кузьма Васильевич.

За стеллажами, на том месте, где я оставил Володю в одиночестве, теперь беседовали двое. Собственно, это была не беседа, а крутой, горячий спор. Они не заметили меня, когда выходили из библиотеки. Я расставлял книги. Но то, что они выходили вместе, было уже хорошо.

Позже у себя на столе я обнаружил конверт с надписью: «Лично Григорию Павловичу».

Это был ответ школьного редактора газеты «старику Базилю».

Совершенно невероятно… Меня вызывают на партбюро! Меня, Валерика Серёгина. Папа даже сначала не поверил. Мама встревожилась и сказала, что, наверное, будут «прорабатывать». Папа возразил, что меня ещё рано прорабатывать на партбюро, а если надо, — вызовут на совет дружины. Я ведь только пионер и даже ещё не комсомолец. Мама всё-таки решила позвонить Прохору Степановичу и спросить его, в чём дело. Она хотела, чтобы позвонил папа, но он наотрез отказался. Наконец решилась сама, но, когда Прохор Степанович подошёл к телефону, начала говорить что-то странное.

— Я жена члена партии Серёгина.

Наверное, Прохор Степанович ничего не понял, потому что мама ещё раз повторила, что она жена папы. И только когда выяснилось, что она же и моя мама, разговор пошёл спокойнее.

— Да, да, да! И я так думаю! Вы совершенно правы!

Потом заулыбалась:

— Мне кажется, вы его перехваливаете.

Потом погрустнела:

— Да, конечно, как ко взрослому. А вы думаете, он справится?

С чем мне предстояло справиться, я на этот раз не узнал: мама потребовала, чтобы я срочно пошёл погулять: «такая чудесная погода».

Я оделся, но гулять не пошёл. Погода отвратительная. Лучше заглянуть через площадку к Славе и Свете.

Тут меня ожидало небольшое разочарование. Славу тоже вызывают на партбюро. Он сказал, что и Светлану вызвали бы, если бы она уже ходила в школу. Оказывается, партийное бюро собирается для того, чтобы обсудить «Ракету». Специально. Ну, может быть, и другие вопросы найдутся, но наш поставят первым. Что-то будет? Пришёл Володя Антонов, и его, как он сказал, также приглашают на это заседание.

Дома за ужином мама усиленно расспрашивала о «Ракете». Но я сказал, что мне нужно подумать, прежде чем серьёзно отвечать на такие вопросы. Папа рассмеялся. А мама почему-то обиделась. Иногда её трудно понять.

К счастью, мама и папа торопятся в гости. Вызвали такси. Собственно, торопится мама, папа готов, как всегда, раньше её. А мама ищет клипсы.

— Разволновалась я с этой «Ракетой» и не знаю, куда их положила! Вот, одна на столе, а где другая?

Мы начинаем искать все вместе. Я лезу под кровать и получаю шлепок. Не больно, но обидно. Тогда я сажусь за стол, а искать клипсину начинает папа. Он уже в пальто, и мама не даёт ему раздеться, потому что такси, наверное, уже подъехало. И вдруг — гениальная мысль! Я, кажется, знаю. Именно так! Мама напрасно ищет, больше одной клипсины ей не надо. Другая, оказывается, у неё уже давно прицеплена к уху.

— Что же вы раньше мне не сказали? — возмущается она.

Опять мы виноваты.

Ушли. Можно подумать о серьёзных вещах. Итак, меня вызывают на партбюро. Значит, со мной считаются. Значит, я что-то сделал для школы. А что?

Так, если серьёзно говорить с самим собой, то, пожалуй, меня правильно не назначили редактором «Ракеты». Раньше я думал, что редактору достаточно иметь клей и ножницы. «Рыцарь клея и ножниц!» Хороший заголовок для субботней передачи.

Впрочем, клей и ножницы пригодятся при монтаже магнитофонной ленты. Нет, редакторская работа трудная, и я теперь совсем иначе отношусь к Славику. Сколько он натерпелся из-за этой «Ракеты»! Подумать только — «Ракета шлёпнулась в грязь!» А «Школьный вальс?» А когда Наташа делала репортаж? И с лучшим другом поссорился. На принципиальной основе.

А вообще, по-моему, лучше ребят, чем у нас в «Ракете», во всей школе нет. Я уже не говорю о Свете. Мне только одно не нравится. Мама занималась с ней английским и каждый раз: «У неё чудное произношение, у неё словарный запас». Мне не жалко, конечно, пусть словарный запас, но ведь она это говорит специально, чтобы я почувствовал.

И ещё. Я никогда столько не думал. Другой раз даже голова заболит. Думаешь, над чем раньше и думать не стал бы. Как поступить? Когда мы проводили рейд «Неряха ходит по школе», то все начистили ботинки, подворотнички чистые к курточкам пришили (мне, правда, мама пришила). Но потом рейд кончился. Дальше сапоги чистить каждое утро до блеска? Надо вставать раньше или опаздывать в школу. Не чистить? Так вот, Жорик Реготян через две недели после рейда подходит ко мне и говорит:

— Валерик, есть одно секретное дело. Я не могу тебе сказать, но ты же знаешь, я главный художник стенной газеты… Ты обещаешь никому ничего не говорить?

Я обещал.

— Даже Славе? — пытал меня Жора.

Я обещал.

— Даже Свете?

Я обещал, хотя добавил мысленно про себя «не». Чтобы вышло «не обещаю».

— Ни папе, ни маме? — продолжал Жорик.

— Слушай, Жора, — рассердился я. — Если хочешь говорить, — говори. А не хочешь, так и я тебе чего-то не скажу. — Он наклонился и зашептал: