Лев Никольский - «Ракета» выходит на орбиту

— Редколлегия «Вымпела» проводит рейд «Неряха снова ходит по школе».

И побежал. А я посмотрел на свои ботинки. На улице грязь, галош надевать не хотелось. «Хорошо, если рейд не сегодня», — подумал я.

Целую неделю вставал на четверть часа раньше, каждое утро чистил щёткой и наводил блеск бархоткой. Света спрашивает: «Валерик, ты в ботинки вместо зеркала смотришься?»

Тогда я ей рассказал, в чём дело. Она смеялась тоненько-тоненько, так, что даже слёзы закапали. А потом почему-то обиделась: «Я думала, ты для меня стараешься быть аккуратнее». Прибежала тётя Нина: «Валерик, девочка больна, а ты её расстраиваешь!» Света считает, что, по её мнению, Жорик разыгрывал меня. На всякий случай я ботинки чищу до блеска каждый день. Надо всё-таки спросить у Володи Антонова, будут они проводить такой рейд или нет? Но ботинки — это с полбеды.

Мы передавали материал про Васеньку Меньшова — «Нищий у доски», как он отвечал Фёдору Яковлевичу. Васенька неделю зелёный ходил. Я думаю, если бы он мог, он бы всех нас отравил. Он и в рубку забраться может — напортить. Мы вызвали его на заседание радиокомитета, чтобы он перед магнитофоном сказал, как думает поступать дальше. Не пришёл. Правда, его в школе и не было в тот день.

Это был вторник. А накануне, в понедельник, в стенгазете был ответ «старику Базилю», кажется, это тоже против него. В общем, можно догадаться, что Васеньку сравнивают с доном Базилио из «Севильского цирюльника», который поёт арию о клевете. Я был в пионерской, когда Васенька влетел туда на второй перемене. Он что-то хотел нашептать в связи с этой заметкой Дагмаре. И она всех нас выгнала из пионерской комнаты. Потом пришла Анюта и удивилась: «Почему вы в коридоре?» И открыла своим ключом дверь. И сказала Дагмаре такое, что та взвилась. А нас пригласила в пионерскую, но был уже звонок.

Хотя Васенька не явился на вызов, мы стали обсуждать эту передачу сами. Написана она была интересно. Прочтена хорошо. И техники нас на этот раз не подвели. Слышимость во всех классах была отличная. Значит, отличная передача? Так нет. Поднимается Саша Кореньков и говорит:

— Зря мы давали «Нищего у доски». Ну, поднимите руки, кто никогда шпаргалкой не пользовался? Или, на худой конец, сам не подсказывал?

Никто не поднял руки. Мне стало страшно. Я-то не поднял руки потому, что не могу не подсказывать. Меня просто подмывает, когда кто-нибудь отвечает, высказаться. Бывает даже так, что учитель рассердится и говорит: «Ну, Серёгин, раз ты лучше всех знаешь, попробуй отвечай у доски». И выходишь к доске — и ничего, ни одной мысли. Ну, если ребята выручат, как же не воспользоваться. Ну, а почему Слава не поднял руки или Наташа? Не захотели или… В общем, точка-тире.

Мы все, конечно, знаем и от учителей, и от родителей, и из учебников, что нельзя подсказывать или списывать. И я сам знаю. А почему же так выходит? Вот и думаешь, думаешь над всякими разными вещами, так что другой раз даже урока не приготовишь. Тут посложнее, чем с ботинками.

Итак, меня вызывают на партбюро. Что-то будет!

Мы стояли на площадке четвёртого этажа и подталкивали друг друга. Никто не хотел идти первым. Самым смелым оказался самый младший — Валерик, а мы гуськом потянулись за ним: Саша Кореньков, Наташа, Дима Андреев, Володя Антонов и замыкающим — я.

За девять лет мы с Володей облазили всю школу. И всё-таки рядом с физическим кабинетом осталось одно помещение, закрытое для нас. Туда и направилась теперь, стараясь не шуметь, наша процессия.

На двери надписи: «Местком», «Партбюро». Валерик бесстрашно постучался, и мы услышали знакомый голос Прохора Степановича:

— Входите, входите!

Взрослые были уже на месте, хотя мы явились минута в минуту. И ничего в этой маленькой комнатке не оказалось особенного. Стол, такой же как в канцелярии, и шкаф канцелярский, около него несгораемый сундучок, как у секретаря директора, несколько стульев да диванчик с обивкой непонятного цвета, на котором беседовали Кузьма Васильевич и Фёдор Яковлевич. Вот и всё. Мы с Валериком уселись на один стул. Это заметил Кузьма Васильевич; он подвинулся к краю диванчика, то же сделал и Фёдор Яковлевич, в середине оказалось свободное пространство.

— Ну, старший диктор, — позвал Валерика Фёдор Яковлевич, — твоё счастье, что ты малогабаритный, — садись между нами.

Счастье? Спорить в подобных случаях невозможно. Валерик осторожно уселся на самый кончик дивана, между директором и учителем физики. Прохор Степанович уже постукивал карандашом по столу.

— Члены партийного бюро все здесь. Приглашённые? Григорий Павлович, где же старшие вожатые?

Григорий Павлович ведёт протокол; он пожимает плечами — сообщено всем. Ага, вот и они. Разгорячённые, сердитые, — видно, о чём-то недоспорившие, появляются Анюта и Дагмара. Прохор Степанович неодобрительно посматривает на часы.

— Начнём? — спрашивает он и, не ожидая ответа, самым серьёзным тоном продолжает: — В начале октября сего года на школьном горизонте наблюдалось необычное явление. Появилась непредусмотренная никакими планами учебно-воспитательной работы «Ракета». У нас не было единодушия в отношениях к этому явлению природы. Но Кузьма Васильевич настаивал, чтобы, несмотря на неудачи, «Ракета» продолжала свой путь. Я не говорю здесь об энергии, — которую приложила Анна Васильевна (это он об Анюте), о ценной помощи всеми уважаемого Фёдора Яковлевича (Фёдор Яковлевич смущённо кашлянул), о том, что в библиотеке нарушена тишина. Главное здесь другое: «Ракета» была поддержана самими учениками. Их усилия оценены не только в школе, но даже в Атлантическом океане. Не правда ли, Валерик?

— Нет, теперь уже в Тихом океане, — поправил Валерик.

— Как писали в гимназических учебниках, Великий, или Тихий, океан, — вставил Фёдор Яковлевич.

Всё так не походило на официальное заседание. Прохор Степанович говорил негромко, сидя за столом, обращаясь одновременно и к нам и к членам бюро. О наших делах здесь говорилось с уважением. И вскоре скованность, смущение у нас исчезли. Валерик, потеснив соседей, плотно уселся на диване, положил локти на колени и вытянул вперёд шею.

Впрочем, ни за кем другим мне наблюдать уже не пришлось. И вот почему. Конечно, доклад мой был приготовлен заранее и переписан в специальную тетрадку. Дома я несколько раз сам перечитал его, даже дал Свете, чтобы она окончательно расставила запятые, — они её изумительно слушаются. Увидев в моих руках тетрадку с докладом, Прохор Степанович взял её.

— То, что у тебя написано, мы и сами прочтём. А ты расскажи своими словами, что знаешь и думаешь. Запнёшься, товарищи помогут. Здесь подсказывать разрешается.