Натан Полянский - Если хочешь быть волшебником

Чердак был просторен. Ребята облюбовали отсек, наиболее удаленный от лестницы, хотя и потеснее других, зато с дверью и слуховым окном. Превратить его в мастерскую оказалось делом несложным. В сарае нашли несколько сосновых досок, а во дворе с самой весны валялись забрызганные известью деревянные козлики. Из всего этого ребята быстро соорудили помост, заменивший им стол. Привинтили к нему тиски, в балку вбили несколько гвоздей, сделали висячую полку. Когда же Николай нечаянно разбил стеклянную банку с вазелином и положил ее дно с остатками вазелина на слуховое окно, а на крюк повесил старое лукошко для хранения пакли, отсек сразу приобрел вид давно обжитой мастерской.

Николай принес лопнувший обруч из толстого железа, ножовкой отрезал от него кусок и зажал в тиски.

— Пили, пока я буду устанавливать бак, — предложил он Леве, — надо сделать держатели для фары.

Он показал, что и как делать, и Лева принялся за работу. Ему никогда не приходилось обрабатывать железо, не без трепета взял он в руки напильник: а вдруг не получится? Став в позицию у тисков, он левой рукой прижимал напильник к пластинке, а правой с усилием проталкивал его вперед. Деревянная ручка выдавливала в ладони красный след, от непривычки ладонь болела.

— Поменьше на руки гляди, — посоветовал Николай, — не продырявишь, не бойся… Делай быстрее!

И Лева «делал быстрее» — вперед и назад, вперед и назад… Из-под его рук тонкими струйками сыпались и сыпались песчинки металла. Светлые, легкие, теплые, они, блеснув в узкой полоске света, уносились вниз, блекли и серой пылью оседали на бортах стола, на Левиных штанах, на полу. А выступавший над тисками край пластинки становился все у́же, и вот уже напильник скользнул по неподатливым щекам тисков.

Сердце Левы преисполнено гордости. Когда-то ему приходилось работать вместе с Николаем — когда они разбирали будильник. Но тогда всю «квалифицированную» работу выполнял Николай, Леве он доверил лишь держать инструменты и класть на тарелочку снятые шестеренки. Теперь же Лева трудился самостоятельно. И вместе с болью в руках он испытывал восторг.

Принесет пользу его труд или нет — этого Лева пока не знал. И все же он был счастлив. Он упивался своей властью над металлом, которая оказалась такой зримой, такой реальной.

Гордое сознание своей силы выросло у Левы еще больше, когда на следующий день по поручению Николая он сверлил дырки на концах узкой стальной полоски. Это была, как пояснил Николай, заготовка для хомутика к багажнику. Снова Николай показал, как зажать хомутик в тиски, как действовать коловоротом.

Приставив сверло к намеченной точке, Лева уперся грудью в деревянную круглую шляпку коловорота и принялся неторопливо вращать инструмент. Сверло то отскакивало в сторону, то снова возвращалось к центру, иногда слегка прогибалось и тотчас выпрямлялось. А из глубины металла с тихим треском медленно ползла наружу витая каленая стружка. И когда Лева увидел глубокую сверкающую лунку на том месте, где всего минуту назад был едва уловимый след от керна, ему захотелось петь, плясать, кувыркаться, как несколько дней назад, когда Николай остался у них ночевать. Он тронул Николая за плечо:

— Неужели эта сталь настоящая?

— Сталь как сталь… Да ты не отвлекайся, доводи заготовку, великовата она.

И Лева работал, отдыхал и снова работал, сокрушенно глядел на пузыри на своих ладонях и продолжал работать.

— Все! Свободное время кончилось, — напомнил Николай, — пошли заниматься!

— Тут всего на пять минут дела осталось.

— Никаких минут! Обещание надо выполнять.

В комнате, где они теперь занимались, ребята давно восстановили порядок, и когда Инна Васильевна снова навестила их, она ничего предосудительного не обнаружила ни за шкафом, ни под диваном, ни в ящиках стола. Она не поленилась сдвинуть с мест всю мебель, и ребята тем охотнее помогали ей, что знали — она останется довольной.

— Куда вы все девали? — спросила она, закончив осмотр.

— На свалку вывезли, — беспечно, не раздумывая, отозвался Лева.

Инна Васильевна недоверчиво покачала головой.

— А ты что скажешь, Коля?

Опустив голову, Николай молчал.

— Честнее, конечно, молчать, чем говорить неправду, — заметила Инна Васильевна. — Я ведь все равно не верю, что вы отказались от вашей пачкотни.

— В этой комнате пачкотни больше не будет, — заверил Лева. Он был неприятно удивлен тем, что мать не постеснялась при Николае так опозорить его. В то же время он чувствовал, что в отношении матери к нему появилось что-то новое. Этот ровный, спокойный тон… Да, она, кажется, поняла, что он уже почти взрослый. Эту победу срочно надо было закрепить, и Лева добавил: — Ты ведь разрешила нам мастерить.

— Я знаю, что запрещай вам не запрещай — все равно поставите на своем, — ответила Инна Васильевна снова не так, как сказала бы несколько дней назад.

Уже на второй день пребывания Федора Ивановича в больнице выяснилось, что у него не сыпной тиф, а воспаление легких. Через день, получив несколько уколов пенициллина и камфары, больной пришел в сознание. Правда, еще целые сутки после того им владела апатия, безразличие к себе и окружающему миру. Он лежал в одном положении, чаще на спине, закрыв глаза или устремив неподвижный взгляд в потолок. И хотя он отвечал на все вопросы и выполнял все, что ему предписывалось, тревога не покидала лечащего врача.

Но вот однажды Федор Иванович отказался от манного супа, которым его постоянно кормили, и потребовал украинского борща. Врач сразу повеселел: жизнь просыпается. Скоро человек попросит колбасы с чесноком, а то еще и селедки. Значит — жив человек и будет жить! Когда врач на следующее утро пришел на обход, Федор Иванович сидел на кровати, свесив ногу на пол и прикрыв плечи одеялом.

— Как вы себя чувствуете? — задал врач свой обычный вопрос.

Федор Иванович не ответил «спасибо», как отвечал вчера и позавчера. Он хмуро произнес:

— Часто вы так ошибаетесь в диагнозе?

— Ничего трагического не произошло, и хуже ведь вам не стало?

— Не было бы худо, кабы бороду мою не трогали, а без нее я на кого похож теперь? — не стал скрывать Федор Иванович причины своего раздражения. — Верните бороду, лекарство назначьте, чтобы на третьей скорости росла.

— Химики еще не синтезировали такого средства, — пожал врач плечами. — Не меньше шести месяцев потребуется, чтобы отросла борода.

— Так долго прятаться от людей не могу.

— Носите тогда фальшивую бороду.

— Из мочалы? — невесело усмехнулся Федор Иванович. — Эх вы, брадобреи!

Когда врач вышел из палаты, Анфиса Петровна, которая молча слушала всю их беседу, обратилась к Федору Ивановичу.