Натан Полянский - Если хочешь быть волшебником

— Есть о чем горевать!.. Да ныне бород никто и не носит! А уж если вы шрама этого стыдитесь, то и звание свое партизанское в документах не поминайте. По-моему, увечьями, в бою полученными, гордиться надо, как наградой за доблесть.

— Странно ты, мать, рассуждаешь. Да наградил-то кто? Фашист. — И вдруг совсем другим голосом — глухим, виноватым — он спросил: — А что, про Дядю Петю вестей не получали?

Анфиса Петровна недоуменно пожала плечами:

— Про какого это дядю Петю? Не припомню… И почему меня обязаны извещать? Внука моего спросить разве, он всю партизанскую историю, как стих, наизусть знает.

— Дядя Петя — друг мой, который в кустах возле вашего дома остался…

— Так это я тебе однажды в Дретуни оказывала помощь? — воскликнула Анфиса Петровна, вглядываясь в лицо Федора Ивановича. — Не признала. Четыре года не могла признать, пока бороду не сбрил.

— А я уверен был, что помнишь.

— Забыть не забыла — как такое забудешь! Помню, мы вместе искали, да только траву притоптанную нашли там, где ты своего друга оставил.

— Он и твой был, мать.

— Конечно, и мой, и всем нам он друг, — не поняла Анфиса Петровна намека.

— Был один человек, который должен бы знать, да, говорят, и он погиб.

Анфиса Петровна ничем не проявила интереса к продолжению разговора, но, очевидно, Федор Иванович не мог не поделиться с нею:

— Встретился мне в ту ночь, когда я раненого друга — командира на спине принес, паренек один, он и завернул меня к тебе… А когда мы из твоей хаты тогда вышли, его не оказалось. Верно, он нашего Петра живого или мертвого унес.

— Что за паренек? — спросила Анфиса Петровна больше из участия к Федору Ивановичу, чем из интереса к истории, которую он рассказывал.

— То был наш связной. А для виду он людям на станции Дретунь воду развозил.

— Такого всегда разыскать можно — должность приметная.

— Можно то можно, да немцы вскоре после той ночи всех советских людей на станции казнили. Уж я искал…

— Плохо искали, — уверенно возразила Анфиса Петровна, — потому что всех не казнили. Многим я сама дорогу к партизанам показала, другие без моей помощи добирались. Не всех, говорю, немцы выловили, то слух неверный прошел.

— Если бы помогли мне, мать, получить нужную весть.

— Где теперь узнаешь про те дела далекие! — махнула Анфиса Петровна рукой. — Вот и мой сын сложил голову в этих местах, а где похоронен — не дозналась и уж перестала искать.

Федор Иванович вдруг сбросил с себя одеяло, опираясь о кровать и стул, сделал скачок и очутился перед Анфисой Петровной.

— Дядя Петя и есть твой сын!.. Четыре года стыжусь встречать тебя.

Анфиса Петровна покачнулась, но тут же овладела собой. Перед ней был доверенный ее попечению больной, и это теперь самое важное. Поддерживая рукой за талию, она осторожно усадила его на койку.

— Значит, не было вестей? — прошептал он разочарованно.

— Убит он — про то бумагу получила, — тихо, словно бы с испугом произнесла Анфиса Петровна. И поняв, что нет оснований сомневаться в достоверности этого сообщения, чтобы не бередить старые раны, она перевела разговор на другое: — А сам-то ты как выжил — не пойму.

— Меня на самолете в Москву отвезли, там отняли ногу… Потом еще с год лицо штопали… Несколько раз писал сюда запросы про тебя…

— В Смоленск я тогда выехала, к брату… А сам ты тоже имел партизанскую кличку? Или как?..

Федор Иванович лег, устало закрыл глаза, ничего не ответил.

Тогда Анфиса Петровна достала из тумбочки узелок, развязала и стала раскладывать по тарелкам его содержимое: печеные яблоки, пирожки с рисом, вареную курицу.

— Ты чего это? — приподнялся Федор Иванович на постели. — Кто прислал?

— Добрые люди, — ответила Анфиса Петровна, тщательно складывая салфетку, в которой все было завернуто.

— А как зовут-то людей? — требовал Федор Иванович.

— Николаем одного зовут, другого — Левой.

— Так, — обрадовался Федор Иванович, — а третьего, значит, Анфисой Петровной величают? Ну ладно, спасибо им передай. Славные мальчишки! Давно тебя с Николаем поздравить хотел…

— Просили они тебя поскорее поправляться, — перебила Анфиса Петровна, — а уж они будто стараются выполнить какой-то твой важный совет… Очень тебе это, значит, нужно, — полунасмешливо добавила она.

— Очень, — строго подтвердил он, отвергая ее насмешку, — и тебе это нужно, и всем нам, — чтобы дети хорошими людьми росли… Привела бы их разок, что ли?

Однажды Инна Васильевна выследила ребят, когда они поднимались на чердак. Они провели там все «свободное время» этого дня. Несомненно, на чердаке что-то делалось по слесарной части, потому что, вернувшись оттуда, ребята были очень оживлены, а на брюках у Левы появились свежие пятна.

Поздно ночью Инна Васильевна пустилась в путь, чтобы проверить свою догадку. Маленький коптящий фонарик «летучая мышь» слегка раскачивался у нее в руке. Тени впереди ее расступались, метались в тесном пространстве лестничной клетки, скользили вдоль серых стен и снова смыкались позади.

Инна Васильевна выбрала время, когда дети спят. Не хотелось, чтобы они знали, что их новое убежище раскрыто.

Она обошла весь чердак, но ничего не обнаружила. Лишь один отсек имел дверь, которая была плотно прикрыта да еще подперта громадным булыжником.

Инна Васильевна поняла, что находится у цели.

Переступив порог, она очутилась в душном помещении, густо насыщенном запахом бензина, резины, железа — знакомыми запахами гаража. Сделав два шага, она приподняла фонарь. Деревянный помост, заменявший стол, был завален болтами, инструментами, металлическими частями.

Под столом валялось все то, что она когда-то видела в сарае, а потом в комнате Савелия Дмитриевича. Эти «богатства» были даже еще приумножены.

Уже повернувшись, чтобы уходить, Инна Васильевна увидела почти у самой двери черный мотоцикл. Его пустая фара, приподнятая вверх, напоминала раскрытую пасть зверя. Инна Васильевна невольно попятилась.

Этого еще не хватало! Мало времени тратят мальчишки на возню с велосипедом, так они еще поломанный мотоцикл откуда-то притащили. Теперь они станут разбирать его, потом собирать, как было в свое время с замками, будильником, кофейной мельницей. Кто даст гарантию, что после мотоцикла они не примутся за ее швейную машину или откажутся поковыряться в утробе старого локомобиля, уже много лет ржавеющего за сараями?

Нет, надо положить этому конец!

Но если, несмотря ни на что, дети так настаивают на своем, значит, тяга их к этой странной игре слишком велика и простой запрет тут не поможет. Надо иным способом убедить ребят, доказать очевидную нелепость этого их увлечения.