Сусанна Георгиевская - Отрочество

Голубь недовольно взмахнул крыльями и сейчас же перепорхнул к нему на плечо.

— Одного на чердак не пускаю, — сказал Кузнецов-старший и кивнул легонько в сторону сына. — За голубями другой человек об уроках забыть готов. Вот так. (Голубь легонько загуркутал у него на плече.) Оно, конечно, хорошее дело, голубеводство, но делу — время, а потехе — час.

Помолчали. Яковлев сочувственно взглянул на Кузнецова-младшего.

— На соседнем дворе, — продолжал неугомонный Кузнецов-старший, — такие голубчики нашлись, что не только из-за голубей об уроках забыли, а один чуть с крыши не свалился и голову себе не расшиб.

Помолчали. Раздалось нежное гуркутанье голубя.

— А вы, ребята, часом не с соседнего ли будете двора?

— Ну что вы, папа! — не выдержав, вмешался Кузнецов-младший. — Я ведь уже объяснил, что это из нашего класса.

— По делу, — еще раз подтвердил Яковлев. — Мы без вас на чердак — ни ногой…

— Да ладно, стойте себе. Не мешаете, тут не тесно, — растроганный такой покладистостью, сказал Кузнецов-старший.

И над чердаком нависло молчание.

Птицы тоже притихли.

— Эй, вы! Испугались новых людей? — вдруг сказал Кузнецов-отец. — А чего испугались? Да не съедят они вас, кому вы нужны!.. Открывай, Валюшка!

Кузнецов-младший распахнул чердачное окошко. Отец, не теряя времени, подхватил рогатину и начал вспугивать голубей.

— Эх, чорт тебя задери! — говорил он, размахивая рогатиной.

И птицы, как будто их в самом деле задрали черти, растопырив крылья, слетали с насестов. Первый голубь выпорхнул в раскрывшееся оконце. И вот уже весь чердак переполнился мельканьем распахнутых крыл.

— Смотри, смотри! — восторженно закричал Кузнецов-младший. — Эх, как пошел! — и, схватив Даню за руку, подтащил его к чердачному окошку.

— Смотрите, мальчик, пожалуйста, — любезно предложил Саше Кузнецов-старший.

Ровная цепочка голубей разместилась на ребре крыши, возле трубы. Голуби сидели, вскинув головки, мечтательно отведя их к плечам, могучим, покатым и пухлым по сравнению с беспомощно тонкой хвостовой половиной туловища. Вытянув шею, мальчики глядели не мигая в окошечко чердака.

Даня вздыхал. Он не мог оторвать глаза от этой бело-сизой, розовато-голубой, чуть приметно движущейся полоски. Птицы сидели вдоль крыши и словно дремали, примостившись рядом с кирпичной скучной трубой.

— Улюлю! — вдруг сказал Кузнецов-отец с придыханием. — Улюлю! — повторил он погромче и просунул в оконце шест с намотанным на конце несвежим вафельным полотенцем. — Улю-лю, улю-лю, улю-лю! — кричал он протяжно, энергически вращая в воздухе полотенце.

Птицы стали взлетать. Так робко, так медленно, словно бы навек расставаясь с ленью и уютной дремой чердака. Но вот — поднялись.

— Гляди, двухвостый! — кричал Валентин Саше.

И Саша молча кивал головой.

— Эй, эй, перохвостый! — кричал Кузнецов-младший изо всех сил, подталкивая в бок Даню.

— Ага!..

— Стоюн! Шпансырь! Палевый монах! Варшавский!

Мальчики только поводили глазами.

Слившись в правильнейший треугольник, птицы взвились над кирпичной трубой, над железными крышами, над громадой города, над звенящими мостовыми, над залитыми асфальтом дворами.

Повисли в воздухе, не отлетая далеко от дома, как олицетворенная верность, которой открылся мир, но она, однако, не в силах, даже ради всех его чудес, изменить родимому дому. От дальности расстояния птицы казались похожими на комариное племя. Черными точками они реяли в вышине, почти недоступной глазу.

Тускнеющая голубизна, чуть окрашенная розоватым отблеском заката, казалось всосала в себя птиц.

Четыре головы, высунувшиеся из окошечка чердака, неотрывно следили за птичьим полетом.

— Эх, и злые! Эх, хороши! — говорил Кузнецов-отец, и казалось, что голова, увенчанная соломенной шляпой, готова взлететь вслед за птицами.

— Хорошо стоят, ничего стоят… Кучно летают! — подхватывал Кузнецов-сын.

Сашу с обеих сторон энергически подталкивали локтями: с одной стороны — Даня, а с другой — Кузнецов-младший.

К гостям, казалось, сразу привыкли на чердаке. Их уже перестали считать случайными посетителями.

Они были счастливы. Они высовывались из окошечка так далеко, как только могли. Ветер, свежий и острый, рвался им в легкие — влажный ветер, прилетевший откуда-то с Балтики и пахнущий морем.

— Выпускайте, папа! — сказал наконец, подталкивая отца, Кузнецов-младший. — Темнеет.

— Да уж, видно, придется, — ответил отец и, нехотя пошарив у себя за пазухой, выбросил в ветер одинокого толстого голубя.

Понукаемый вафельным полотенцем, голубь медленно взвился над крышей и сел на трубу.

Ему неведомы были высотные полеты над городом. Он взвивался над трубой и сейчас же падал, напоминая товарищам о доме и тишине, о тепле чердака и питательности конопляного семени.

— Тряский, — сказал Кузнецов, толкнув локтем Сашу. — Надорванный, понял?

Но Саша не видел тряского голубя, он смотрел на спускавшийся треугольник птиц.

Всё ниже парили птицы, плавно кружась над крышей дома. Они, которые так лениво и неохотно покинули дом, не могли, не хотели теперь расстаться с вдохновением полета.

Тогда Кузнецов-отец постучал о звенящую крышу костяшками пальцев, и первый голубь сел на ребро крыши у трубы. За ним другой, третий — целая цепочка голубей. Их шейки вытянулись навстречу закату. Время от времени они приподнимали крылья, словно и сидя продолжали лететь. Кузнецов-отец протянул вперед руку. На ладони тихо шуршало конопляное семя. И вот, перебирая мохнатыми лапками и выпячивая грудь, сизяк степенно подошел к круглому оконцу. Один за другим возвращались голуби на чердак. В темноте шуршали их тяжелые крылья, еще хранящие воспоминание о полете.

— Ну что ж, пошли? — спросил Кузнецов-отец.

— Пошли, — ответил Валентин.

— Пошли! — сказали хором возвратившиеся из страны полетов Саша и Даня.

Дверь захлопнулась, и все четверо стали спускаться во двор по скрипучей лестнице.

У Вальки Кузнецова была отдельная комната. Она состояла из части коридора, отгороженного от прочей квартиры фанерной стеной.

В комнате царил свой особый порядок — так сказать, кузнецовский дух. В середине комнаты стоял радиоприемник («Безусловно сборный», — решили Саша и Даня); у правой стены лепилась кровать, напоминающая походную коечку. Над ней висела аккуратнейшим образом окантованная фотография.

— Братан! — пояснил Кузнецов, указывая пальцем на фотографию. — Без пяти минут артиллерист.

С фотографии серьезно и даже почти сердито смотрели два очень молодых человека. Все у них и на них было одинаковое: пуговицы, подворотнички и даже волосы, остриженные ежиком. И все-таки кузнецовского брата мальчики узнали сразу. Он был такой, каким Валька Кузнецов станет, наверно, через пять лет.