Елизавета Кондрашова - Дети Солнцевых

В первое после этого разговора посещение Талызиных Катя долго говорила с матерью, потом вошла в комнату Александры Семеновны.

— Александра Семеновна, — сказала она, — благословите меня поступить на место. Вадимовы предлагают три тысячи пятьсот рублей ассигнациями в год. Ведь это капитал! Я могу заработать для мамы три тысячи рублей. Подумайте, можно ли отказаться от этого?

— По-моему, тебе было бы гораздо лучше отдохнуть сперва немного. Поживи хотя бы год с нами, с матерью, которая не наглядится на тебя, и тогда, с Богом, поступай на место, если мы тебе надоели, — ответила с неудовольствием Александра Семеновна.

— Дорогая моя! — воскликнула Катя, обнимая и целуя старушку. — Надоели! Вы сами знаете, что это неправда. Не надоели, а я… Я могу зарабатывать и присылать маме три тысячи каждый год. Я сплю и вижу теперь это счастье. Тридцать новеньких сторублевых бумажек каждый год, и еще мне останется пятьсот рублей. Чего только я не накуплю всем на них за границей. Разрешите, чтобы я со спокойным сердцем могла сказать Марине Федоровне, что с благодарностью принимаю место, о котором она хлопотала для меня. Мама уже благословила меня.

— Это Марина Федоровна все мутит, — сказала с досадой Александра Семеновна. — Стыдно ей! У нее совсем жалости нет к детям!

Однако после долгих толков было решено, с общего согласия, что Катя может принять предложение мадемуазель Милькеевой.

Шестнадцатого июня, вечером, Марина Федоровна стояла в своей комнате перед новым, открытым чемоданом. У чемодана стояла на коленях Катя.

— На дорогу, на дорогу отложи еще по одной, чтобы не пришлось открывать чемодан до места, — говорила Марина Федоровна.

— Я уж отложила по три всего, — ответила Катя, поднимая на Марину Федоровну свое прелестное лицо. — Достаточно, право.

— Эту фланель также возьми в мешок, — продолжала Марина Федоровна, вытаскивая из чемодана только что положенный туда Катей кусок белой ткани. — Вдруг, сохрани Бог, простудишься, горло заболит. И коробочку туда же, это пеперменты [121] Пепермeнт — средство от кашля. . Корсета, смотри, не снимай. В корсете гораздо легче ехать. Новенький спрячь, а этот надень. Белое платье дай сюда и пояс тоже. Положим все тут, сверху, чтобы было под рукой, когда приедешь.

Марина Федоровна подавала вещи, Катя сама все укладывала.

— Не так! Сомнешь. Вот смотри, если ты положишь таким образом, никогда не сомнется, — говорила Марина Федоровна, переворачивая и перекладывая то одну, то другую вещь.

Когда все было уложено в чемодан, Марина Федоровна уложила собственноручно отложенные на дорогу вещи в ковровый мешок.

— Гребни, мыло, щетки — вот тут, мой друг. Смотри, чтобы не искать потом. А вот здесь капли, горчица, тряпочки, английский пластырь. Одеколону забыли купить, экая досада! Я тебе уложу эту склянку, ничего, что немножко не полная. — Марина Федоровна взяла со своего комода длинный узкий флакон. — Мало ли что может случиться. А шпильки и ножницы забыли? Ах ты, голова!

Марина Федоровна похлопала Катю по плечу.

— Теперь, душа моя, ложись, надо к завтра сил набраться, — сказала она наконец, особенно ласково глядя на раскрасневшуюся от частого нагибания девушку.

Катя простилась и вышла, но лечь ей удалось нескоро. На своем комоде она нашла целую кипу альбомов и несколько записок, в которых ее умоляли написать что-нибудь на память. Делать было нечего, надо было написать в каждый альбом хотя бы по несколько строк. Над этой работой она просидела более часа. Она писала, то улыбаясь, то серьезно, то откинув голову на спинку стула и положив перо, — как будто обдумывала что-то, вдруг потом принималась скоро-скоро писать. Закончив, еще раз перебрала все альбомы, пробежала написанное, отложила их и долго еще продолжала сидеть, опустив голову на руки и не двигаясь, потом встала, помолилась и легла…

В исходе двенадцатого на следующий день, солнечный, ясный и жаркий, Катя и Варя, обе одетые в собственные платья, переходили из одних объятий в другие. Катя — высокая стройная брюнетка с нежным цветом лица, прекрасными зубами и широкой косой, в несколько оборотов уложенной и заколотой большими шпильками на затылке, в сером дорожном платье, перетянутом широким кожаным поясом, в белом воротнике и откладных рукавчиках на узком у запястья рукаве. Варя — с темными, почти черными, глянцевитыми, спускавшимися в локонах до пояса волосами, блестящими карими глазами, густым румянцем на щеках, в белом кисейном платье, с розовым поясом — подарке Александры Семеновны.

— Катя, пиши, душка! Не забывай! Меня, меня поцелуй! И меня тоже! Москве поклонись! А от меня Валдаю! Пиши! — кричали девушки, толпясь возле сестер. — Варя, приезжай в будущее воскресенье! Счастливицы! За вами первыми приехали! — слышалось со всех сторон.

— Mesdames, да не теснитесь так, Варю изомнете. Когда я буду выходить, я попрошу, чтобы мне сделали точь-в-точь такое платье. Какие душки эти малюсенькие цветочки на лентах!

Прощание и обнимание продолжались так долго, что Александра Семеновна потеряла терпение и просила напомнить «детям», что пора ехать.

— Прощайте, до свидания, прощайте! Пиши, я буду тебе писать, и я, и я! — кричали девушки, теснясь и стараясь хоть прикоснуться к Кате и Варе, которые целовались, обнимались и обещали все, чего от них хотели.

— Вот это твои ключи. Чемоданы, мешок и подушки уже отправлены к Вадимовым. За тобой приедут в семь часов. Вы нагоните их в Москве или в московском имении. Это тебе на дорогу, — сказала Марина Федоровна, подавая Кате небольшой сверток, перевязанный розовым шнурочком. — Я жду твоего письма с дороги, непременно. Христос с тобой.

Она последняя в доме обняла Катю и перекрестила ее.

— Слава Богу! Благослови Господи! — сказала Александра Семеновна уже в карете, целуя Катю, которая нагнулась и прижала к губам ее руку.

— Благослови вас Господи, вас и дорогого Андрея Петровича за все, за все, что вы для нас сделали! — шептала Катя.

Растроганная старушка обняла Катю, потом Варю, потом опять Катю и, смеясь сквозь слезы, сказала:

— Да сидите смирно! Народ пальцами на нас показывает, рты разевает.

Когда карета подъехала к подъезду дома, из которого Катя и Варя уехали детьми и в котором Варя с тех пор не была, к ним навстречу выбежал Лёва.

— Федя! — вскрикнула Варя, выскакивая из кареты, сжимая лицо хорошенького черноглазого, белокурого мальчика в своих руках и горячо целуя его.

— Лёва, ты хочешь сказать, — поправил ее мальчик, разнимая ее руки и торопливо целуя Катю. — Как долго-то! Мама уже беспокоилась. Андрей Петрович собрался за вами ехать.

Последние слова Лёва договорил уже на бегу. Он опередил сестер, чтобы оповестить мать и Андрея Петровича об их приезде.