Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

Миши очень хотелось заговорить с ним, но он не знал, что сказать. Спустя некоторое время он все-таки произнес:

— А у нас так рано снега еще не бывает.

Старый господин не ответил.

Мальчик снова приуныл: нет-нет, он не посмеет нарушить покой этого старого человека; кто знает, о чем он сейчас задумался. Да и сказать такую глупость… Какое дело старому господину, когда у них в деревне выпадает снег: здесь-то он выпал сейчас.

Миши хотел взять свои слова обратно или не произносить их вовсе. Он ерзал и покусывал губы. Ему хотелось спросить, действительно ли господин Пошалаки ничего не видит? Даже свет? И не знает даже, когда встает солнце и когда наступает вечер?

Но старый господин только попыхивал своей сигарой, удобно устроившись в кресле, в котором целиком помещалась его крупная фигура; руки у него были мягкие и розовые, тщательно выбритое лицо светилось здоровьем и приятной безмятежностью, губы слегка улыбались.

Так прошло четверть часа.

Начали бить часы, три раза ударили медленно, высоко и звонко, а затем еще четыре — гораздо быстрее и ниже, как-то ехидно, будто насмехаясь над Миши.

Опять стало тихо, мальчик снова смотрел на часы и следил за стрелкой.

Наконец он украдкой заглянул в газету, опасаясь, что старик немного видит и, не дай бог, подумает, что Миши пришел сюда читать в свое удовольствие. Пробежав глазами только название газеты и начало передовой статьи, Миши хотел развернуть сложенную газету, но побоялся шелестом привлечь внимание старика и перескочил на другой столбец. В статье речь шла о том, что конка будет везде переделана на паровик, и в основном это заслуга бургомистра, так много сделавшего для процветания города, и что в Дебрецене еще никогда не было такого бургомистра.

Это Миши заинтересовало, он очень уважал знаменитых людей; мальчик слышал, что господин Пошалаки, пока не ослеп, был муниципальным советником, и ему хотелось спросить, когда построили первую железную дорогу. Ну, а первую конку? А что было в Дебрецене раньше, до конки? Из аптеки видно, что конка доходит только до гостиницы «Золотой бык», там лошадь выпрягают и впрягают с другой стороны вагончика, кондуктор пересаживается, дует в медную трубу, и… покатился маленький вагончик! А железная дорога идет до Большого леса, но Миши еще никогда по ней не ездил, за это ведь нужно платить, поэтому он даже со станции шел с вещами пешком и до Большого леса тоже добирался пешком, когда ходил туда с ребятами собирать дикие груши. Но ему очень хотелось хоть раз проехать по этой дороге. Как это, должно быть, прекрасно!

Миши вздрогнул: внезапно начали бить часы кафедрального собора. Били с достоинством, медленно, так что между двумя ударами можно было сосчитать до пяти. И вдруг загудел большой колокол. Удары его слышались так близко, точно он прямо в окно говорил: «Вот когда нужно было прийти, выскочка!»

Затем и комнатные часы, словно посмеиваясь, высоким звонким голоском пробили четыре раза и басом — пятый.

Тогда Миши смело взял газету и начал читать передовую статью:

— «„Будущее Дебрецена“. Теперь, когда наш город гигантскими шагами идет по пути современных преобразований, нам стало известно, что принято решение заменить функционирующие на территории города две конные дороги…»

Читал Миши так быстро, что если раньше он понимал и мог даже поразмыслить кое над чем из прочитанного, то теперь ни одно слово не доходило до его сознания. Он только произносил слова четко и ясно, следя за тем, чтобы звуки не сливались, чувствуя, как движутся его губы. Мальчик вкладывал в чтение всю душу, чтобы каждое слово звучало как можно лучше.

Он так и летел по строчкам. Заголовки следовали один за другим. Если старика что-то не интересовало, он говорил:

— Проскочим!

И Миши «проскакивал». Но заголовки даже самых мелких заметок надо было прочитывать все до одного, правда, чаще всего старик приказывал:

— Проскочим!

Когда пробило шесть, Миши как раз был на середине одной интересной статьи. В ней говорилось о том, что в дебреценских лесах насчитывается десять тысяч хольдов пахотной земли: «Крестьяне, живущие здесь в полуразвалившихся домишках, среди песчаных холмов и топких болот, ведут ожесточенную борьбу за урожай, отвоевывая у природы в один год немного ржи, в другой — кукурузы. Стоящие вокруг вековые дубы как бы оплакивают погибших собратьев и хмуро глядят на редкую рожь и жалкую худосочную кукурузу. Крестьяне оберегают и ценят эту землю не столько за то, что она кормит их самих, сколько за то, что обеспечивает кормами их скот, который пригоняют сюда время от времени, ведь для его перевозки понадобилась бы мощная тягловая сила и затраты на транспорт превысили бы стоимость самих кормов».

Как раз на этом месте начали бить часы, и старик сказал:

— Ну, хватит, пусть останется на завтра.

Миши сложил газету и поднялся.

Он увидел, что у старика дрогнули губы, точно он хотел что-то сказать. Миши густо покраснел: сейчас попросит его не приходить так рано. Но господин Пошалаки сказал совсем другое:

— Здесь снег тоже не каждый год выпадает так рано. И не припомню такого года, когда бы он выпал восемнадцатого октября…

Миши постоял немного, помолчал. Старик кончил говорить, и не похоже было, что он хочет добавить что-нибудь еще.

— До свидания, — попрощался мальчик.

Старый господин ласково кивнул:

— До завтра.

На улице ветер швырял снег в глаза. Втянув голову в плечи, мальчик быстро прошел через двор. Он всегда боялся встретить здесь какую-нибудь собаку. Собак Миши не любил, у них в деревне их много и все злые. И его уже дважды покусали, когда он ходил за молоком.

В коллегии он наконец укрылся от ветра. Вскоре гимназисты пошли на ужин. Опять была сладкая каша — его любимое блюдо, но все страшно злились и говорили, что надо бы швырнуть ее поварихе в физиономию.

Вечером снова сидели вокруг лампы и занимались, а Миши все время представлял себе, как столетние дубы в Большом лесу грустят и тоскливо шумят своими кронами над хилой кукурузой и реденькой рожью: ведь из-за них им придется погибнуть… На улице выл ветер, стучал в окна, рвал водосточную трубу, а в комнате от раскаленной печки веяло теплом, нагоняющим сон.

С тех пор, как Миши получил посылку, он чувствовал себя уверенней. О съеденной ваксе Бесермени напоминали теперь только во время стычек, и Миши смирился со своей потерей, зато таким чужаком среди ребят он уже не был. Как-то его даже приняли играть в лапту, и он, вопреки своим ожиданиям, был довольно ловок, но из-за холодной погоды играть, к сожалению, больше не пришлось. Теперь уж до самой весны не поиграешь!

Счастливые были деньки. Из дома прислали новую шляпу — коричневую, с широкими полями. Миши нравилось, что вместо щетинки и коготков на ней была настоящая лента. Шляпа была под стать серьезному человеку — гимназисту и никому не бросалась в глаза. Но над письмом матери он, как всегда, долго лил слезы: стоило только взять листок в руки, как сердце сжималось от боли, и он просто не мог понять, что с ним происходит.