Александр Дорофеев - Вещий барабан

Легкий ветер играл в парусах. В небе открылись тихие звезды.

— Благословенна наша «Крепость», — молвил посол Украинцев. — А с нею весь русский флот. Да будет нам везде удача!

С той ночи мне часто являлся во сне серебряный ангел. И я его хорошо разглядел. Он был прекрасен! Весь из струящегося света!

Однако, читатель, открою секрет — ангельская голова, столь ослепительная, что черт не разобрать, напоминала барабан телячьей кожи.

Счет потерял я дням морского пути. Но все в этой жизни имеет начало и конец. Одним прекрасным утром мы увидали берег. Он был горист, а по горам росли деревья. Казалось, без ствола и без ветвей — сплошь зелень.

А вскоре «Крепость» вошла в пролив Боспор. По сторонам стояли турецкие селения. Дети и взрослые махали нам платками. Было жарко и влажно. Мой барабан плохо переносил такую погоду и еле отвечал ворчливо — «фуп-муф-пум».

Наконец подошли к Царьграду, и фрегат бросил якорь прямо против дворца.

Турецкий город велик и голосист — шумит с утра до ночи. После морского покоя голова идет кругом.

Да еще тысячи турок приходили поглядеть на русский корабль. Гомон — как на ярмарке! Все по-турецки языками трещат. Толмач еле поспевает переводить. Откуда у нас такое доброе дерево и холсты? Сами ли мы пушки отливаем и какие у нас ядра? Почему на русском судне капитан голландец? Хотим ли мы с турками торговать? Правда ли, что на этом корабле сам государь Петр пришел?

Сыплются вопросы, как здешние крупные орехи. А мы отвечаем уклончиво — может, так, а может, и эдак, может, правда, может, ложь. Нас Емельян Игнатьич научил.

Слыхали мы, будто сам султан хотел посетить нашу «Крепость», да визири-министры отговорили. Мол, велика честь для какой-то там посудины — не на что и посмотреть!

Визири как могли утешали султана, который, конечно, огорчился, увидев под окнами дворца русскую «Крепость».

— Да разве это корабль?! Так, плоскодонное корыто! И знающих моряков у Петра нет! И пушки немощны!

Через три дня после нашего прибытия объявился в Царьграде турецкий конвой, непогодой битый. Четыре судна вползли в гавань, как провинившиеся собаки — упустили зайца!

Рассказывали, что Мехмета-ага немедля под стражей приволокли во дворец. Лицом он был бледен и мелко дрожал.

— Вот моя голова! — упал в ноги султану. — Секите!

— Это дело немудреное — всегда успеем, — сказал якобы султан. — Доложи, пес, как ты посмел оставить русский корабль без присмотра в Черном море?!

— Ускользнули неверные из-под носа! Наши суда, повелитель, для битвы, а их — для побега…

Порадовала султана такая мысль, и простил он Мехметку. Во всяком случае, видели его с головой на плечах. Бороденка, правда, поредела, и огонь в глазах потух. Но сердце его, точно скажу, так и осталось черным.

На шумной царьградской улице, среди лиц радостных и грустных, смешливых и серьезных, выделялся ага злобным обликом. Верно, не ошибся мой барабан, предчувствуя опасность.

И все же, читатель, бог с ним — пусть дни Мехмета-ага завершатся мирно, в доме, полном детей. И да простит его Аллах.

Тем временем посол Украинцев вел трудные переговоры с визирями и самим султаном. Каждая встреча начиналась с Азова. Турки настаивали на возвращении крепости. Но посол помнил наказ государя и не сдавался.

— Где это слыхано, чтобы взятые с таким трудом города отдавать назад без всякой причины?

— Но эти земли много лет принадлежали султану! — говорили визири.

— Всякие перемены случаются на свете, — отвечал посол. — Одни народы в воинских делах прославляются. Другие слабеют. Было время, русские и в Царьград как домой хаживали, брали дань с греческих царей.

— Ну, господин посол, вы еще вспомните допотопные времена. Или то, что при царе Соломоне бывало!

В общем, шло состязание — кто кого переговорит-перевыговорит…

Слова разного достоинства так и порхали в переговорной зале. Часто повисали в воздухе, не достигнув ушей того, кому предназначались, и шмякались об пол, расползаясь украдкой.

Если собрать все сказанное на переговорах — изрядная, думаю, выйдет куча! Не меньше пирамид египетских.

Украинцеву несладко приходилось — похудел, осунулся, голос надорвал и языком едва ворочал. Больно было смотреть на посла, когда он возвращался на «Крепость». И словечка уже не вытянешь!

Однако земля-то, известно, слухами полнится. Знали мы, что происходит во дворце султана.

Чуть только заходил разговор о крепости Азове, наш посол сворачивал на русский флот:

— Готовых кораблей у России сотня. Да еще многие заканчиваем. Всё море Азовское покроют наши паруса!

А турки свое гнут:

— Слыхали мы, что ратные люди в Азове и Таганроге бледны и худы — голодают…

А Емельян Игнатьич в свою сторону:

— Корабли наши любую волну держат. Пушки не каменными, а железными ядрами заряжены — насквозь борта прошивают…

Турки сызнова:

— И матросы ваши зеленеют от морской болезни…

А посол:

— Имея такой мощный флот, можем крепко запереть Черное море…

А турки:

— И все плохо обучены — не знают толком, как ружье держать…

А посол:

— Голодно будет тогда в Царьграде, потому как хлеб, масло, лес и дрова с Черного моря к вам доставляются…

А турки… А посол…

Так и шли переговоры — ни шатко ни валко. День за днем. Неделя за неделей. Месяц за месяцем.

Никак не могли султан да визири решить — воевать с Россией или мириться.

Долго стояла «Крепость» в Царьграде. Команда ухаживала за кораблем. В любое время готовы были к возвратному пути.

Ну, конечно, и по городу гуляли. Хотя крепко помнили морской устав. В чужой стране не летай глазами по сторонам! Держись с достоинством, но не горделиво! И не бросайся к торговцам сломя голову — можешь напугать!

Турки нас не обижали. А я даже подружился с Ахметом-барабанщиком. Выучился на турецком барабане играть. Дело нехитрое! Барабан велик, а колотушка всего одна, и потому звук однообразен, заунывен. Нет в нем русского задора! Кажется, страдает барабан, на судьбу жалуется.

У моего-то совсем другой характер. То ружейную дробь рассыплет, то грохнет орудийным залпом. В бою на стену лезет! Но может и колыбельной убаюкать. Увы, баюкать некого…

Капитан наш Памбург оказался бравым, разудалым человеком. Любил, бывало, и мой барабан послушать.

Однажды в городе повстречал он земляков-голландцев. Радость, конечно. Как не поговорить об отчем доме, о морских делах?

Пригласил их Памбург на «Крепость». Хотел, верно, похвалиться. Вот какое ему доверие от самого русского царя! Поручил судно посольское провести через два моря. Земляки кивают — йа-йа! Молод Памбург, а мореход славный.