Ирина Костевич - Мне 14 уже два года

— Ты все готов пустить на самотек! — кричала мама. — Не надо было уезжать! У нее переходный возраст. Упустили! Что теперь? Ты хоть понимаешь — только вожжи ослабь, и все — понесла, не рады будем!

— Но ей надо определяться, взрослая уже…

— Какое «взрослая»? Ты что? Вот вырастет, тогда пусть хоть заопределяется! Ну ты представь: больница, там черт те откуда, черт те с чем больные ходят — может, даже со СПИДом — и наша Мира вдруг там… Это же катастрофа, ты что, не понимаешь?

— Не преувеличивай…

— Это ты преуменьшаешь!

Я, затаившись, вдавилась в диван. Чувствовала себя ужасно. Они ссорились на кухне, бабушки дома не было. Мама под конец расплакалась. Ну почему это происходит? Это же глупо!

Неужели мама не понимает, что из-за этого вся моя жизнь разрушится? Меня перестанут уважать подруги, тетя Роза. Татешка столько сил вложила, добиваясь разрешения у главврача. Только вчера Викин брат-бизнесмен выкроил время и специально съездил с девчонками на базар, купив по списку все, что надо. А в итоге?

Я начала злиться. Мне показалось — если останусь лежать тут, начну становиться все меньше и беспомощнее. Из самой глубины души рванулось, развернулось вширь и вверх:

— Мира, не сдавайся! — и получилось так громко, хотя и не вслух, что я тут же успокоилась. И вспомнила себя на холме, у Кажи-бабы. Сомнения, если были, отступили. Вытерев слезы и свистнув Масяню, я незаметно выбралась из квартиры. Пусть себе ругаются… В конце концов, может, им это нравится? Чего я мешать буду. Пусть это и мои любимые родители, но сейчас мне не до них. А вот Масяня давно уже рвется на прогулку — сколько можно терпеть собаке?

Я бродила по темным улицам и прикидывала, с чего именно мы завтра начнем в больнице. Все-таки здорово, что нам помог Викин старший брат. Вот ведь — взрослый человек, а понимает! Спасибо ему большое. И тебе, Вика… Тетя Роза тоже свою часть работы выполнила — в больницу нас запускают, главное — успеть за день.

Поэтому сбор нашей стрит-артовской группы «ВАМ!» будет ранним — завтра в 7-00! Чего бы там ни говорила моя мама. Потом она оценит, я знаю.

Вернее, ох, надеюсь…

Огромный день моей жизни уже позади.

Я — Мира, а не мышонок и лягушка, иль неведома зверушка! Я — Мира — и Я СДЕЛАЛА ТО, ЧТО ХОТЕЛА!!! Да, меня наказали. Ну и ладно.

Я боялась заводить будильник, чтобы никого не разбудить, и решила проснуться в шесть просто потому, что мне это надо. В итоге ночью каждый час продирала глаза, смотрела на сотку… и снова засыпала: еще не пора. Но окончательно проснулась ровно в шесть, как и хотела! Выгуляла Масяню, потом оставила приготовленную с вечера записку: «Дорогие близкие! Не беспокойтесь, все в порядке. У меня ОЧЕНЬ важное дело и я в безопасности. Приду домой в 20–00. Обещаю хорошо питаться. Деньги есть. Люблю, целую. Ваша Мира».

И вот я уже мчусь сквозь утренний полумрак к своей команде, размахивая сумкой с эскизом и бутербродами. На мне обычные джинсики, и кеды — отнюдь не вязаные, футболка. Вот и Аля с Викой. С художественным прикидом никто из нас не успел — девчонки одеты примерно так же. Плюс у Викиной ноги притулился объемный пакет с самым главным — красками, кистями и т. д.

Мы мало разговаривали и были очень деловиты.

— Как твои, отпустили? — поинтересовалась Вика.

— Нет. Пришлось сбежать. Надеюсь, разыскивать не станут.

— Может, тебе сотку отключить? — посоветовала Аля. — А то ведь задолбают: «Где?» да «Что?», «Вернись немедленно!»

— О, классно! — обрадовалась я. — Но… это же будет нечестно.

— Ладно, прорвемся! — весело подытожила Вика. — Идем?

И мы пошли к больнице, поочередно неся тяжелый пакет.

Нас уже ждала очень нарядная тетя Роза с лестницей-стремянкой. Халат, обтягивающий формы моей чудесной татешки, отливал неземной белизной, лицо сияло. Губы, накрашенные самой яркой помадой, глянцево блестели, а волосы дыбились вверх чрезвычайно воинственно:

— Алга [13] вперед — пер. с казахского , комсомол!

Девчонки, попавшие сюда впервые, затравленно жались друг к другу. Мне было спокойнее, но тоже не по себе. А между тем тетя Роза несла себя по больничным коридорам, как атомный ледокол в районе Северного полюса.

Тогда я стала представлять себя ледоколом поменьше, и успокоилась.

Наконец пришли. Неприветливое пространство огромного холла сдавило так, что тяжело шевельнуться. Аля с Викой совсем поблекли на его фоне. Я поняла: еще немного — и окружающее проглотит нас. Значит, надо его завоевать! В этот, достаточно ранний, час, в коридорах уже немало больных. Люди снуют туда-сюда, как тени, почти не обращая на нас внимания.

— Мы пришли помочь им, — шепнула я подругам. — Не бойтесь! Вынимайте краски!

Мы устроились у стены, где так недавно я сидела с Саной, и начали готовить инструменты. Разложили на полу эскиз. Тетя Роза нас сторожит. Иногда к ней подходят медсестры, кивают в нашу сторону, затем быстро и равнодушно скользят по своим делам, как рыбы в тёмной воде.

Тут вдруг меня, что называется, «пробило». Вот как бы передать… Какой-то поток, идущий, казалось, из самых недр земли, вдруг стал подниматься по всему моему телу вверх, ввысь, наполняя радостью и силой. Я поняла, что сейчас смогу все. И так захотелось немедленно что-то сделать, что я, дрожа от нетерпения, схватила воду, пластиковые стаканчики, акриловые краски. Быстрее, как можно быстрее остриями крышек пробила запечатанные тюбики, выдавила краски на палитру. Взяла кисть и…

— Мира, ты что, уже? — ахнули подруги.

— Да. Сейчас, вон там… — слова шли через силу.

Я подошла к дверному проему, разделяющему этот громадный неприветливый вестибюль и коридор, принялась рисовать. Рисовала без эскиза, даже без наброска. Так, будто всего лишь обводила знакомые с детства контуры. Мне показалось очень важным нарисовать то, что я хочу, именно здесь — в месте перехода. И я стала рисовать цветы. Они были живыми, наполненными моим чувством, силой того, что я хотела выразить. Когда краски на палитре заканчивались, я выдавливала свежие. Когда вода становилась совсем мутной, я наливала чистую в новый пластиковый стаканчик. И работала, работала — так быстро, как будто это делала не я, а за меня выполнял кто-то невидимой, лишь водя моей рукой по стене. Цветы складывались в причудливый орнамент. Оценивать результат некогда — надо делать еще, еще. Я не замечала ничего вокруг. Уж не знаю, сколько там прошло времени и чем занимались в это время мои подруги. Мне надо было сделать то, что пришло так внезапно. Я и делала. Вот и все.

— Доремира, остановись. Хватит.

Голос вернул на землю.

Позади, забыв закрыть рот, стояла Сана. Впереди, на стене, окаймляя весь дверной проём, тянулся орнамент из ярко-огненных, с красными и желтыми бликами, цветов. Ярких, как сама жизнь. Я сползла со стремянки и села прямо на пол, подперев спиной стену. Была ли стена холодной? Возможно. Не знаю. Какая разница?