Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

Его часть располагалась в сторонке, в ложбине — вон она, и немцы, подозревая это, нещадно лупили по двум ориентирам. Он еще спорил с комиссаром, кто первый падет сраженным — дубок или церквушка? Устояли оба. Отсюда он тогда и двинул в бой свои танки. По этой самой дороге, по которой едет. Значит… Сердце у полковника Чмутова учащенно забилось. Значит, сейчас он увидит ту переправу, тот мост и тот дом у моста…

Мост… Немцы, отступая, оставили от него одно название. Что могли, сожгли, что не удалось сжечь, взорвали, запрудив обломками илистую речушку. А дом — дом был цел. Стоял крепкий, как гриб-боровик, под оранжевой крышей. И хилая избушка рядом с ним, а дальше пепелище за пепелищем — черная фашистская работа.

Избушка — первое, на что обратил он тогда свой командирский глаз. Ему нужен был мост. Мост любой ценой. Иначе танки могли застрять на переправе. И сорвать наступление.

Нет, о задержке и думать было нечего. Значит, надо принести в жертву хатенку. Он переправился на тот берег и постучал. Из хатенки дремучий и белый как лунь вышел старик. Хилый на вид, он, узнав о том, что грозит его хатенке, проявил необыкновенную живучесть: растопырил, как крылья, дрожащие руки и запричитал, вытаращив на майора злые рыбьи глаза:

«Не дам… Сам поперек речки лягу… А хату не трожь… Не имеешь полного права…»

Право у майора Чмутова было. Это право дала ему война. Жаль деда, но что поделаешь: не пожертвуешь тем, что имеешь сегодня, не получишь того, что хочешь иметь завтра. А завтра он, майор Чмутов, и все его соотечественники хотели иметь победу. А ради победы можно пожертвовать даже жизнью. Так что с дороги, дед!

Он не сказал этого. Он только подумал, что так надо сказать, и не успел. К нему, переваливаясь на ходу, как утка, маленькая, сгорбленная, в ватнике и дырявом платке, подошла старушка и поклонилась в пояс. Майор оглянулся. Ого, он и не заметил, как стало людно. Старики, дети стоят поодаль, стреляют голодными глазами, жмутся, ежатся в драном, рваном, ждут чего-то.

«Тебе чего, мать?» — спросил майор Чмутов, злясь на задержку.

«Ларионовы мы, тутошние, — сказала старая и рукой, как клюкой, указала на оранжевую крышу. — Домовладение наше… так что… ежели…» — Голос у нее дрогнул.

Майор не так понял. Решил, что его зовут в гости, и наотрез отказался.

«Какие гости, — запела старая, — потчевать нечем. — И вдруг строго, как маленькому, заметила: — Да ты что? Ай запамятовал, зачем тут? Бери домовладение… рушь… мости переправу, гони его, проклятущего…»

Она махнула рукой, повернулась и пошла. Но майор не дал ей уйти. Догнал, обнял и, мешая соленые старушечьи слезы со своими, трижды поцеловал:

«Спасибо, мать… А дом… дом я тебе верну. Лучше этого поставлю. За Красной Армией не пропадет».

…Сейчас он увидит этот дом. Мост и дом возле него. Крыша оранжевая, как прежняя, а сам дом не в пример прежнему, хоть и уже в плечах, зато острей и выше под козырьком, на немецкий манер. Он и есть немецкий, этот дом. Какой-то немец-колонист вез его в обозе в Россию. Дом доехал, а он… Он тоже доехал, но в таком виде, когда нуждаются в жилищах иного рода…

Танкисты, захватив обоз, доложили о доме майору, и тот, воспользовавшись затишьем на фронте, приказал отправить его бабушке Ларионовой.

«Вернуть майоров долг» было поручено интенданту Митрофанову, толстому и сонному офицеру, оживлявшемуся только в двух случаях: перед едой или в присутствии начальства. В том, что его приказ будет выполнен, майор не сомневался: интендант Митрофанов был исполнительный человек, — но проверить не мог. Был ранен и навсегда потерял из виду часть, в которой сражался.

…Сейчас он увидит этот дом. Вот за тем подъемом.

«Волга» взвыла, преодолевая крутой рубеж, и замерла на гребне. Полковник вышел и в первую минуту подумал, что обознался. Мост был, лачуга, напоминавшая дедову, была, а дома под острой крышей, похожей на распустившиеся створки раковины, не было. Вот полковник и подумал, что обознался.

Ему навстречу поднималась закутанная в платок женщина. Голова от платка — как голубой шар, ни рта, ни носа, одни глаза. Спросил, как называется деревня внизу. Закутанная ответила. Деревня была та самая. Полковник сел на дорожный столбик и задумался. Вспомнилось сказанное там, внизу: «За Красной Армией не пропадет». Неужели пропало? Как он корил себя! Сто раз, бывая в Москве, мог завернуть сюда. Закутанная, заметив, как побледнел полковник, подошла, вопросительно посмотрела. Он улыбнулся, встал, прогоняя слабость, спросил, не здешняя ли?

«Здешняя». — ответила закутанная. Полковник, указав на лачугу, спросил: «Кто в том тереме живет?»

Глаза у закутанной загорелись любопытством.

«Раньше дедушка Авдеев жил. Сейчас бабушка Ларионова доживает. А что?»

Полковник не ответил. Молча кивнул и направился к машине. Закутанная дернула плечами — «странный какой-то» — и пошла своей дорогой.

В сельском Совете полковник узнал то же самое. Председатель, бывший партизан, курил, пряча цигарку в кулаке, по обычаю лесных мстителей, и рассказывал. Ларионова? Как же, проживает. Одинокая. Сын — тот под Прагой погиб, дочь — в здешних лесах. Партизанкой была. Здесь и похоронена. В братской могиле… Бабушка Ларионова у них герой. Детский сад на общественных началах… Матери — в поле, детвору — к ней. Раньше она в своем доме жила, а потом, когда ее дом по военной нужде конфисковали, по людям мыкалась. Ну а когда дедушка Авдеев умер, бабушка Ларионова вместо него поселилась.

Полковник угрюмо молчал: конфисковали… Вот как обернулось дело.

«А я слышал, — сказал он, — будто она сама… добровольно тот дом…»

Председатель вдруг оживился, будто ждал этого вопроса, и считал своим долгом немедленно опровергнуть легенду. У него просто в голове не укладывалось, что не где-то (где-то все возможно), а именно в его селе совершен легендарный подвиг. И кем? Простой русской крестьянкой. В ее несознательности он, председатель, бывший сельский активист-комсомолец сколько раз убеждался: ее на собрание зовут, а она в поле ковыряется, картошку, видишь, его комсомолки нечисто убрали; дочку в комсомол принимают, и она тут, послушать, видишь, пришла, чему ее дочку учить будут, не дурному ли? Комсомолу не доверяет…

«Нет, — сказал председатель, — не могла она. Свой дом? Сама? Нет, не той закалки человек. Да и кто бы у нее спрашивать стал? Война…»

Полковник с сожалением посмотрел на председателя. Русский, а в русских не верит. Пусть не во всех, а надо во всех верить, в каждом героя видеть.

Усмехнулся:

«А сами говорите, она у вас детский сад на общественных началах?»

Председатель понял — разубедить полковника не удалось, и бросился в новую атаку:

«А чем она тут жертвует? Временем? Так времени у нее все равно что у вечности… Ладно, за эту службу спасибо ей. А вот за то, что армию нашу на позор выставляет, не спасибо, нет».