Яан Раннап - Барьер трёх минут

— Вот это собака! — сказал отец. — Килограмм семьдесят весит. А может, и все восемьдесят. Если я когда-нибудь переселюсь навсегда в деревню, тоже заведу себе сенбернара. Большие собаки — моя слабость.

«Если я поселюсь в деревне!» — любимая отцовская тема. Он сулит тогда оставить пустую суету, отрешиться от городской спешки и сутолоки, бросить наручные часы в колодец, а календарь сунуть в печь. И чего только он не намеревается сделать тогда! Мне только неясно, когда должно произойти это переселение. Да и ему-то самому, видно, тоже неясно. У него столько желаний и планов, что в них не мудрено запутаться.

Вот и в ту субботу на собачьей выставке он начал рассуждать, как первым делом соорудит для своей большой собаки санки и какими эти санки должны быть. Ого, у него имеется тонкий план, как использовать силу сенбернара, но я больше отца не слушал. Я вдруг увидел Его. И в тот же миг Он увидел меня. Наши взгляды встретились. Правда, он тут же отвернулся, ему всё время мешали. И больше меня не интересовали ни сенбернары, ни взрывающиеся злым лаем остроносые овчарки. Я видел только Его. Возле наскоро поставленной палатки сидела моложавая женщина, расстелив на коленях клетчатое одеяло, а по этому одеялу ползал, перекатывался, кувыркался такой замечательный вислоухий щенок, что у меня дух захватило.

У вислоухого была чёрная спинка, светло-коричневые лапы и такого же цвета брюшко. А на груди белое пятнышко — чуть побольше пятикопеечной монеты. У него была длинная, как у жеребёнка, шея, и на ней болталась забавная угловатая голова. Когда он поднимал уши, голова становилась похожа на правильную трапецию, перевёрнутую основанием вверх.

— Да-а, — говорила хозяйка лопоухого людям, стоящим вокруг, — скоро полтора месяца. Да-а, предки у него в Ленинграде. Да-а, шестьдесят рублей — цена, назначенная клубом...

— Он когда вырастет, станет большой собакой? — спросил какой-то бородач. Но на этот вопрос хозяйка ответить не успела, кто-то из публики опередил её:

— Конечно, большой. Поглядите, какие у него лапы.

Лапы для такого маленького щенка были действительно слишком мощные, словно у взрослой собаки. Щенок даже не мог как следует управлять ими.

Протиснувшись между людьми, я присел рядом с одеялом. Принесённый на продажу вислоухий медленно двигался едва ли не в метре от меня, но мне хотелось, чтобы он подполз ещё ближе. «Иди сюда!» — телеграфировал я щенку глазами. «Иди, иди, ну иди же...» И тут я заметил другого такого же телеграфиста. Возле меня появился толстый пацан, и, вишь, подлиза, у него хватило наглости даже протянуть руку.

Внезапно у меня возникло предчувствие, что вот сейчас я навсегда лишусь вислоухого. Что стоит лишь щенку приблизиться к толстому пацану, как для меня он будет потерян. И я мысленно зашептал так быстро, как только мог:

— Не приближайся. Не приближайся к нему. Что за жизнь у тебя там будет. Ожиреешь, как и он.

И, словно прочитав мои мысли, щенок проплёлся мимо его протянутой руки. Он подобрался почти к моим коленям, нюхнул своим забавным сморщенным носом и затем принялся лизать мой большой палец.

Лицо толстого мальчишки позеленело от зависти. У стоящей за ним ещё более толстой дамы тоже было кислое выражение.

— Тут дело нечисто, — звонко взвизгнула дама. — На груди не должно быть белого пятна. В Москве всех щенков эрделей с белым пятном суют в ведро с водой. И почему у вашего бородка такая маленькая? Бородка должна быть уже больше.

Вдруг она вытащила из ридикюля огромную связку ключей и забренчала ими перед носом щенка.

Естественно, щенок вздрогнул. Даже я немного испугался.

— Вот, и характер у него трусливый, — брюзжала дама.

Маленький топтыжка прижался к моему колену, словно действительно хотел найти у меня защиту. Я утешил его шёпотом:

— Не обращай внимания. Никто тебя в ведро с водой не сунет. Это твоё белое пятнышко на груди на самом деле очень красивое. Мне именно это и нравится.

Толстая брюзга всерьёз рассердила меня. Чего она лезет бренчать своими ключами. Так кого хочешь можно испугать.

Щенок, кажется, понял, что я на его стороне. Он пискнул. Я мысленно продолжал утешать его:

— Что касается характера, то на этот счёт можешь быть абсолютно спокоен. Характер можно воспитать. Если надо будет, воспитаем и твой характер.

Я мог ему это пообещать, я твёрдо знал, что он будет моим.

Похоже было, что и он знает это. Между его острыми, как гвоздики, зубами высунулся язычок с родинкой величиной с горошину и лизнул мне руку.

У меня в нагрудном кармане под застёжкой-молнией было семьдесят рублей — весь мой заработок за прошлое лето. В деревне за домом дедушки начиналось лесничество, там я пропалывал ёлочные посадки и прочищал просеки. Это было первое настоящее лето после долгой болезни, после всех этих клиник и процедур. Мать с отцом никак не хотели позволить мне работать, но я заупрямился. Я уже знал наперёд, какие будут разговоры осенью во время классного часа. Кто вкалывал там, кто тут. Кто заработал себе на брюки, кто — на пальто. И всегда у всех, кроме меня, было о чём рассказать. Я был твёрд, как гранит: работать, работать, работать. К тому же бояться-то было нечего. В лесу никто не будет подгонять меня. Как я могу повредить себе?

Эти семьдесят рублей, заработанные прошлым летом с помощью топора и мотыги, предназначались для покупки велосипеда, и я всегда брал их с собой, когда случалось отправляться с отцом на прогулку.

Теперь мне расхотелось иметь велосипед. Даже такой новомодный, на толстых шинах, который складывается и помещается в чемодане, новейшая модель — последний крик моды, хотя мы уже несколько месяцев ждали, когда же они появятся в магазине. Поглаживая тёплую шейку щенка, я чувствовал, что по-настоящему никогда и не хотел велосипеда. Что мне с ним делать? На городских улицах даже автомобилям места не хватает, где уж тут ещё ездить на велосипеде? А в деревне у дедушки... У деда есть велосипед. Что с того, что старый и скрипучий.

До сих пор я только в книгах читал, что иногда великие решения принимаются очень быстро. Теперь и со мной случилось так. Не стану рассказывать, что сказал отец и что сказал я. Могу лишь утверждать, что я с самого начала знал, кто возьмёт верх. Обычным разговором о том, как мы однажды отправимся жить в деревню, остановить меня не удалось. Я хотел завести собственную собаку сейчас, сразу. Уже сегодня. Эту самую, что лизала мой большой палец. Годы, проведённые в больницах, почти лишили меня друзей. Неужели мне нельзя завести хотя бы собаку?

Да, не стану рассказывать, что сказал отец в Кадриорге, а мать дома. В данной истории не это главное. Как бы там ни было, щенок на все разговоры ответил «гав», и его голос подтвердил нам — что случилось, то случилось, и теперь придётся просто с этим считаться. Как и с тем, что тряпка и ведёрко должны теперь всегда быть под рукой.