Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало

— Танго! Пойдемте? — поднимаясь, протянул ей руки Всеволод.

— А я не умею.

— Пустяки. Просто слушайтесь меня, и все.

Танцуя, он крепко прижимал к себе Лену. Ей было неудобно, казалось, что все смотрят на них. Черноволосая девушка-хозяйка, сидевшая на диване поджав длинные ноги, вдруг проговорила томно:

— Севочка, в целом я одобряю. Миндаль в цвету или клубничка в сметане, не правда ли? Вы согласны?

— Знаете что, Всеволод? — решительно сказала Лена останавливаясь. — Мне здесь не нравится. Вы как хотите, а я пойду домой.

— Бэби хочет спать, бэби устала! — уже откровенно насмешливо, даже с издевкой протянула черноволосая.

— Да, мне пора, — резко ответила Лена. — Всего хорошего. Спасибо. Вы идете со мной, Всеволод?

…Покачиваясь, он вел ее пустыми и необыкновенно тихими от нападавшего снега переулками. Было, наверное, очень поздно. Отчетливо пробили на Красной площади куранты.

У Лены то и дело слетала с ноги галоша. Всеволод нагибался — от уличного света или от вина по углам рта у него пролегли две грубые морщины, — надевал галошу. Потом ему надоело нагибаться, он пошарил в кармане, не нашел никакой бумажки, чертыхнулся и запихнул в галошу смятую десятирублевку, червонец.

— Ой, это же деньги! — испугалась Лена.

— А-а… — Он сморщился. — Не так уж они велики! Командировка в очередную дыру, авансовый отчет…

Такой жест и слова отрезвили Лену. Жмурясь на свет фонаря, так что от глаз побежали радужные лучики, она спросила:

— А вот та девушка с кисеей на шее, она кто?

— Леночка, маленькая моя королева, ну их всех в болото! — путаясь языком, проговорил Всеволод.

— Нет, уж если я королева, значит, я и повеляю… Фу, повелеваю! Отвечайте немедленно, кто она?

— Моя бывшая знакомая.

— Бывшая? Как это?

— Поверьте, это все в прошлом, в прошлом…

Оба помолчали.

— А… оранжевый? — спросила Лена.

— Бездельник и пьяница, но, в общем, свой парень. Настройщик роялей, у него аб-со-лютный слух. Сын крупнейшего в свое время мецената.

— Я не знаю, что это такое.

— Меценат — покровитель искусств. Впрочем, он одновременно был фабрикантом.

— Фабрикантом? А… серый и мрачный, будто кого убил?

— Этот ловкач! Недавно пролез в комсомол, теперь выдвиженец в начальство на каком-то строительстве.

— Как — пролез? Зачем? Не понимаю.

— Леночка, ваша наивность очаровательна! Неужели ваш всемогущий дядюшка до сих пор не просветил вас? Никогда бы не подумал, что вы росли в приюте!

— Во-первых, не в приюте, а в детдоме. Значит, серый — инженер, как и вы?

— Ну, положим, я не совсем…

— А эта косматая, вроде привидения?

— Боже, какая настойчивость! Вяжет где-то кофточки…

— Они что, ваши друзья? Или просто так? Они вам нравятся?

— А вам?

— Вот уж нисколько!

— Леночка, но почему?

— Какие-то неживые. Плетут чепуху, а воображают, что умное. И все время притворяются.

— Ого, вы, оказывается, строго судите людей! А я тоже мертвый?

— Н-не знаю.

Он вдруг остановился, сказал изменившимся, глухим голосом:

— Лена, милая светлая девушка, мы же осколки разбитого вдребезги! Ничего не успели взять от прошлого, вычеркнуты из настоящего… Неужели вы считаете это жизнью? Сиди от и до в набитой тупицами конструкторской, вентилируй вонючие фабрики…

— Так ведь это же нужно! И разве все тупицы? А по-моему, так интересно — работать!

— Я бы предпочел делать то, что мне нравится.

— А что?

— Я бы хотел бродить по саду с томиком Уайльда, с собакой…

— Ой, скука какая — с томиком бродить! Лучше сесть да почитать. А еще что?

— Я бы хотел, чтобы рядом со мной были вы, моя прелестная юная подруга.

Лена стиснула пальцы.

За углом прогремел пустой трамвай. Всеволод подхватил ее, они успели вскочить на подножку.

В переулке дома Стахеевых они шли молча. Милиционер на перекрестке хлопал рукавицами, дворник мел мостовую. Тротуары были белые и чистые, крыши тоже. Пахло снегом, а окна в домах спали.

Всеволод ввел Лену в подъезд, по лестнице. Проговорил вкрадчиво:

— Вы моя чистая радость, долгожданная награда! Дайте же руку.

Нагнулся, взял ее стиснутые пальцы, разжал и приник сильными губами к ладони. Лена не смогла отнять руки, закрыла глаза. Когда открыла, по лестнице стучали шаги. Вниз, потом вдруг обратно наверх.

— Прошу прощения, совершенно забыл… — голос у Всеволода был хриплый. — Может не хватить на таксо… и прочее… — Он наклонился к ее ноге.

— Ах да! Да! — она сама скинула галошу, он взял смятый червонец, помахал им.

Шаги застучали вниз.

Перед тем, как отворить дверь, пришлось подождать минуты две — в голове все звенело. Когда наконец отворила, в передней с зажженной свечой стояла Ольга Веньяминовна.

— Я же просила, просила… — нервно и раздраженно сказала она. — Где ты изволила пропадать? У нас погасло электричество…

— Мы ходили с Рогожиным, — выговорила Лена.

— С Рогожиным? Ты ничего ему не рассказывала? — облегченно вздохнула Ольга Веньяминовна. — Вы были в ресторане? В баре?

— Нет, — сдержанно ответила Лена. — Спокойной ночи.

А еще через несколько дней к вечеру в квартире Стахеевых раздался телефонный звонок.

На все звонки подходила теперь сама Ольга Веньяминовна. Сейчас она только недовольно и отрывисто сказала:

— Да. Пришла. Дома, — и почти бросила трубку подбежавшей Лене.

— Ленка, это говорю я, здравствуй, — услышала та знакомый деловитый Динкин басок. — Приходи сейчас к Политехническому музею, надеюсь, знаешь, где он? (Лена крикнула: «Знаю!») Будут выступать различные поэты, и вообще надо повидаться. Придешь?

Лена крикнула:

— Приду!

Она так обрадовалась! Пусть Ольга Веньяминовна не велит никуда ходить, с Динкой-то уж можно! У Стахеевых было по-прежнему тоскливо. Николай Николаевич куда-то пропал надолго, видимо уехал. Ольга Веньяминовна замкнулась в себе. С тех пор как Николай Николаевич остался без работы, а особенно после того прихода членов жилтоварищества, она резко переменилась к Лене. Иногда подолгу не отвечала на вопросы или же удивленно смотрела, точно возмущаясь, по какому праву Лена торчит в той же заставленной мебелью комнате и откуда вообще взялась? А когда Лена однажды все-таки решила поговорить с теткой о Николае Николаевиче — сама она думала о нем с отчуждением, недоверием и все же интересом, — та резко оборвала ее:

— Ах, оставь нас, пожалуйста, в покое!

Лена не обиделась. Просто поняла — ее сочувствие правда никому не нужно. Только о Всеволоде Ольга Веньяминовна иногда расспрашивала: видаются ли, о чем говорят, и несколько раз подчеркнула «общность их положений», но что это значит, не объяснила.

В Отовенте тоже было мрачновато: главный инженер разнес главного конструктора, тот — чертежниц, те — копировщиц, и все зашептались про какую-то чистку.