Вячеслав Сукачев - Военная

Случайно услышав о формировании санитарного поезда, она вышла из военкомата, спросила, как ей добраться на вокзал, и решительно зашагала в указанную сторону. Город выглядел притихшим и пустым. Редкие прохожие не улыбались и не любопытствовали взглядом, ребятишки собирались в кружки и о чем-то по-взрослому беседовали, торопились подводы и машины, на станции часто и пронзительно гудели паровозы.

В первый момент станционная толчея сбила Серафиму с толку, закружила, ошпарила каким-то сумасшедшим ритмом. Но она очень быстро разобралась, что здесь и к чему, выбралась из здания вокзала, протискалась по перрону и стала пробираться между бесконечно длинными составами. Были это все товарняки, тяжелые, длиннющие и грязные. Когда трогался какой-нибудь состав, земля вздрагивала, и грохот оглушал Серафиму. Она отскакивала в сторону, зачем-то считала вагоны, очень скоро сбивалась и растерянно смотрела на то, как, грохоча и взвизгивая, несется мимо нее громадная железная лавина. В одном месте Серафима наткнулась на солдатские теплушке и долго наблюдала, как суетятся вокруг них новобранцы, молодые и старые, веселые и грустные. Она хотела подойти, посмотреть, нет ли среди них Осипа, но паровоз свистнул, попятился вначале назад, потом сильно дернул вперед, пробуксовал на месте и потихоньку тронулся, и солдаты на ходу уже попрыгали в теплушки, кто-то крепко матюгнулся, кто-то засмеялся, и поезд укатил.

Она устала, хотела есть. Охранники товарняков косо посматривали на нее и что-то говорили между собой, и один из них направился к ней. Тогда она повернулась и пошла на вокзал.

Как родная меня мать провожала… —

пел какой-то подвыпивший мужичок, ломая картуз и голос, и все с удивлением смотрели на него. Когда стемнело, опять пошла на перрон, и здесь, на первом пути, прямо против вокзала, стояли несколько вагонов с большими красными крестами. Серафима обмерла, сердце у нее часто-часто застучало, в висках заломило, и сразу захотелось пить.

К вагонам с красными крестами подходили грузовики, и молоденькие девчата в зеленых юбчонках и гимнастерках все носили и носили в вагоны из грузовиков какие-то белые коробки. За ними наблюдал толстый военный с большим мясистым носом и узкими быстрыми глазами. Серафима как глянула на него, так сразу и поняла, что это медицинское начальство и если кто может сейчас решить ее судьбу, то только это начальство.

— Товарищ фершал, — обратилась она к толстяку, — я к вам.

— Что?! — вытаращил тот узкие глаза. — Как вы сказали?

Одна из девчонок, набравшая коробок из грузовика выше головы, оглянулась на громкий голос толстяка. Коробки качнулись, и если бы не Серафима, попадали на землю. Перехватив коробки и встав с ними перед толстяком, Серафима решительно и строго сказала:

— Не слышишь, что ли, к вам я, говорю. На поезд.

— Вас Конюхов направил?

— Никто меня не направлял, — сердито посмотрела Серафима на толстяка, — я сама себе направщица. Коробки-то куда несть, в вагон, что ли?

— Нести, — машинально поправил толстяк, как-то смешно поморщившись мясистым своим носом, — в вагон, разумеется, но…

Серафима повернулась и, не дослушав толстяка, почти бегом бросилась к ступенькам.

— Ой, умру, — через час говорила круглолицая симпатичная Ольга, та самая, что чуть было не уронила коробки, — она ему «товарищ фершал», а Семен Николаевич-то наш опешил, глазенки вытаращил и как завопит: что?

Девчата смеялись. Вместе с ними смеялась и Серафима. Еще через час ее оформили санитаркой и отвели место в узком и тесном купе…

И поезд пошел по России. А и велика же она. Не то что глазом, мыслью разом не охватишь. День и ночь стучат колеса, а за окном все горы великие да просторы шальные. Другой раз утонет взгляд в могучей долине, поезд уже сотню верст пробежал, а взгляд все еще там, в той долине, ищет чего-то и не находит, и оторваться не решается.

Больше месяца добирался эшелон к фронту, и за это время Серафима вполне освоилась, привыкла к новым людям, и они к ней привыкли. По вечерам начальник санитарного эшелона, тот самый толстяк, Семен Николаевич, проводил занятия, и Серафима старательным крупным почерком писала в зеленую тетрадку длинные, трудные даже на слух, слова.

— Лукьянова, — строго говорил Семен Николаевич, на котором и через месяц форма сидела смешно и нескладно, — а как мы будем производить перевязку предплечья?

Серафима смущалась, путала слова, но отвечала в общем-то верно.

— Хорошо, Лукьянова, — кивал мясистым носом Семен Николаевич, — ну а как ты поступишь, если будет… будет, к примеру, пулевое ранение в области живота?

— Ну, первым делом остановить кровь…

— Как ты ее остановишь?

— Ну…

— Не нукай, Серафима, — сердился Семен Николаевич, — сколько раз тебе говорить… Ну и как же?

— А вы?

— Что я?

— Чего нукаете?

— Гм…

Девчата хохотали, Семен Николаевич хмурился, но видно было, что и он едва удерживается от смеха.

— Возьми шприц, Лукьянова. Взяла? Как мы будем делать укол во фронтовых условиях?

А поезд бежал и бежал вперед и остановился лишь в небольшом подмосковном городке — Подольске, И едва паровоз завел эшелон на запасной путь, как поступила первая партия раненых. Первая — для эшелона. Первая — для Серафимы. Для страны— уже давно очередная.

Как-то в госпиталь поступила девушка-санинструктор. Ее звали Леной, и ранена она была осколком снаряда в правое бедро. Пока делали операцию, эта хрупкая, интеллигентного вида девушка, с мягким красивым ртом, громко ругалась в беспамятстве. Серафима не могла поверить, что ругается именно она, и растерянно оглядывалась кругом. И странное дело, именно к Лене прониклась Серафима любовью и самым большим уважением, на которое была способна в те первые дни.

Через несколько дней Лену увезли дальше.

— Говори смело и гляди в глаза, — строго учила Лена Серафиму, — если спросят, поройся для вида в карманах и сделай вид, что потеряла. Впрочем, сейчас там не до предписаний… Ребятам обо мне сразу не говори. Если Боголюбов жив, держись его. И не трусь! Фашисты сволочи, и потому все равно все подохнут!

Лену увезли, а на другой день ушла из поезда Серафима.

Многого она тогда не знала. Не знала, что за два дня до ее ухода началась знаменитая немецкая операция «Тайфун». С далеких рубежей, от Рославля, Белого, Смоленска, Калинина, Вязьмы двинулись фашистские дивизии на штурм Москвы, они спешили промаршировать по Красной площади. Серафима этого не знала, как не знала и того, что от противотанковой батареи, куда она отправилась заменить Лену, осталось лишь два орудия, командовал которыми вместо погибшего командира Петелицы старший сержант Никита Боголюбов…