Лариса Ларина - Затейники

Она подошла к стогу и уперлась обеими руками в него, как будто от ее усилий сено должно было развалится.

— Ну-у! Слазь, а то…

Она не успела договорить, потому что какие-то два клубка стремглав скатились вниз справа и слева от нее. Руки ее, протянутые для того, чтобы ухватить две всклокоченные головы, зарылись по локоть в колючее сено. А лицо последовало за руками.

Пока она ругалась, освобождаясь от нависшего сена, мальчики выбежали из сарая. Митька, зная, что ему все равно порки не избежать, плотно прикрыл широкие двери и задвинул железную щеколду.

Из сарая послышалась яростная брань, потом кулаки матери забарабанили по доскам.

— Отопри, гад!

— Скажи, что бить не будешь.

— Дух из тебя вышибу!

— Не отопру!

— Отопри, худо будет!

— Побожись, что не прибьешь.

В сарае стало тихо. Потом снова град ударов обрушился на гудящие доски.

— Отопри, ну!..

— Побожись.

— Ах, ты, стервец!.. ну… не прибью.

— Ей-богу?

— Ей-богу.

Митька подмигнул Петьке и отбежал к калитке. Петька отодвинул скобу.

Должно быть, Пелагея божилась на ветер, потому что вылетела она вооруженная вилами и помчалась на Митьку.

Митька, не дожидаясь, шмыгнул на улицу. Пока она ругалась у калитки, Петька где-то сбоку перемахнул через плетень и присоединился к другу.

В середине ночи, забравшись в сарай, где лежали инструменты Петькиного отца, мальчики засветили раздобытый с большими трудами огарок свечки.

Петька забрался в угол, где были свалены доски и бревна, долго копался там и, найдя наконец небольшую, но толстую доску, притащил ее на середину.

Митька взял пилу, заблестевшую разноцветными огоньками, и, приспособившись, хотел было начать пилить.

— Постой-ка! — закричал Петька.

— Ну, чего кричишь? Побудишь всех.

— Вымерять-то надо? Книга с тобой?

— А как же.

Митька запустил руку за рубашку и вы тащил оттуда книжку.

— Поглядим еще раз.

— Опять корову ищи.

— Вот, нашел. „Кор-кор-кор-му-шка для мел-мел-ких“. А что это — мелких?

— Маленьких, должно.

— А у нас маленькая?

— Как коза.

— Ну, значит, для ей. „Вы-вы-со-та пол-ар-ши-на“. Мерь поларшина.

Петька вынул из полочки желтый складной аршин.

— Ну, вот, докуда будет. Тут и пили.

Митька поддернул рукава.

— Эх, мы, да ну…

Пила запела тоненькую жалобную песню.

Единственное окошечко казалось черным, провалившимся пятном, и только пыль да паутина кое-где лежали тоненьким сероватым слоем.

Огарок потрескивал и шипел. Крупные капли стеарина катились по свечному стволу и застывали круглыми лепешками.

Петька придерживал доску, а Митька с ожесточением пилил.

— Готово, — сказал он наконец и нажал на доску.

Кусок доски грохнулся на пол, подымая; пыль.

— Что дальше?

Петька взялся за книжку.

Отец и мать Петьки и маленькая сестренка спали крепким сном. И во сне вздрагивала Петькина мать, когда необычные для ночи звуки, издаваемые пилой или молотком, доносились в избу.

Вероятно, ей снилась большая круторогая корова, дающая много молока, потому что и днем все мысли ее были около Маньки, купленной недавно на последние гроши.

Семья Потаповых только с прошлого урожайного года стала оправляться от страшной нужды. Эта нужда пришла, когда забрали в царскую войну Потапова в армию, эта нужда не оставляла их, когда он вернулся. И, несмотря на то, что Потапов на работу не был ленив, дотянулась до прошлого года. И только первый урожай понемногу стал поднимать их на ноги.

Потапов работать не ленился. Но беда была в том, что любил он угоститься и приятелей угостить рюмочкой-другой. И тогда, вспоминая все вынесенные на своем веку обиды, становился мрачнее тучи, буянил и частенько колачивал своего Петьку.

Тогда же он отбирал у сына сапоги, если это было зимой, и книжки, если летом, и строго-настрого заказывал ему ходить в школу.

Петька начинал слоняться по избе, повеся нос, и с тоской поглядывал в окно на улицу, по которой один за другим тянулись в школу ребятишки.

И хотя отца не было дома, Петька не решался ослушаться, а мать, гремя горшками и ухватами, только тяжело вздыхала, возясь у печки.

Когда хмель проходил, Потапов звал сына, отдавал ему сапоги и книжки и крепким толчком выбрасывал из избы.

— Иди, куда хошь!

Вот потому-то Петькина учеба шла скоком-боком, и за год он только-только научился читать, да и то не очень складно.

Это сблизило его с Митькой. У того была только мать, работавшая на пять ртов: свой, Митькин и трех девчонок мал-мала-меньше.

И Митькина мать не со зла и не спьяна, а просто потому, что ей тяжело было управляться, заставляла Митьку работать как большого мужика. А школа?.. О школе и пикнуть нельзя было.

Но Митька учиться хотел. Он урывал свободную минутку и, в особенности зимой, когда работы становилось поменьше, бегал к Петьке и перенимал у того те крохи знания, которые Петька с трудом урывал в школе.

Таким образом он научился читать, но чтение его было еще хуже, чем Петькино.

То, что один учился через в пень колоду, а другой и вовсе не ходил в школу, отделяло их от остальных мальчиков, которые не упускали случая похвалиться своей ученостью.

Таинственная работа была окончена, когда окна уже посерели от рассвета, да и свечка как раз к тому времени догорела до конца.

Мальчики долго глядели на работу своих рук, обходили ее со всех сторон, похлопывали по свеже выструганным доскам.

— Вышло ладно… — начал Митька.

— А будет складно, — в тон ему пропел Петька.

— Когда приспосабливать будем ?

— А завтра ночью.

— Ну, мне бежать надо, — сказал Митька: — а то неравно на мамку нарвусь.

— Беги, только чтоб без обману. Как сказано завтра, так чтоб и было.

— Нешто я тебя когда обманывал? — обиделся Митька.

— Ну-ну, я так, к слову. Что ты, словно спичка, — пфырк, пфырк…

тихонько запел Митька, направляясь к двери.

— Ну, ты, оголтелый, — подскочил к нему Петька: — побудишь всех.

— А когда хорошо мне!

— Иди уж. С тобой беды не оберешься.

Митька выбрался на двор, ловко перемахнул через плетень и подскакивая пошел по сонной улице.

Му-у! Му-у-у! Мму-у-у-у!

Протяжное, стонущее мычание коровы всполошило не только Петькин двор, но и тех, кто проходил по улице, и даже тех, кто еще не выходил из изб.

У плетня выросли удивленные бородатые лица. Бабьи платочки, как грибы, торчали длинным пестрым рядом.