Юрий Качаев - Таёжка

Потом в песню вступил Мишка. Вдвоём у них выходило здорово: хрипловатый, ломкий басок Феди и тоненький Мишкин голос.

А утро всё больше светлело и ширилось. Мимо мелькали прибрежные деревья в тяжёлых гроздьях инея; тускло синея, пробегали сугробы, и летел под колёса сизый стеклянный лёд.

В школе ещё никого не было. Только по коридорам бродила заспанная тётя Дуся и растапливала печи. В гулких, пустых классах пахло смолой и горьким дымком.

В 6-м «В» топилась высокая голландская печь, до самого потолка закованная в железные листы. Мишка приоткрыл дверцу топки, и на полу запрыгали оранжевые зайчики.

Мишка блаженно щурился и кряхтел, как старый старик.

— Табаку взяла? — спросил он, не поворачивая головы.

Таёжка достала из портфеля газету и табак, завёрнутый в носовой платок. Табак ей приходилось тайком брать у отца. Он вряд ли мог заметить пропажу, потому что одной горсти Мишке хватало на всю неделю. Да и курил-то он для пущей важности.

Пока Мишка трудился над своей цигаркой, Таёжка, высунув кончик языка, переписывала ему домашнее задание по немецкому.

— Ты не больно-то старайся, — посоветовал Мишка. — А то никто не поверит. Кляксы штуки две ляпни.

— Хорошо, — отозвалась Таёжка и посадила аккуратную кляксу.

Потом стал собираться народ. Пришли толстый Генка Зверев и Витька Рогачёв, по прозвищу «Курочка-Ряба». Он и правда походил на курицу — с остреньким носиком и круглыми птичьими глазами. Генка и Курочка-Ряба отличались тем, что дрались даже на уроках, но почему-то всегда ходили вместе. Может быть, их роднило то, что оба они были из одной деревни и оба «хромали» в диктантах.

Потом появились Щегловы, братья-близнецы, низкорослые и краснощёкие, похожие на медвежат.

Братья заглянули через плечо Таёжки и разом спросили:

— Немецкий?

Согласованными, одинаковыми движениями они открыли свои портфели, достали тетради и ручки и деловито принялись списывать.

— Хорошо Мишке, а? — сказал Курочка-Ряба и подмигнул Генке Звереву. — Тайка ему даже нос вытирает.

Таёжка покраснела и склонила голову ещё ниже над тетрадкой.

— Ты у меня поговори, — лениво отозвался Мишка. — Давно с расквашенным носом ходил?

Курочка-Ряба подошёл к Таёжке и больно дёрнул её за косу. Мишкиного благодушного настроения сразу как не бывало. Он вскочил, и быть бы Витьке битым, да тут вошёл Максим Александрович, классный руководитель 6-го «В». Ребята звали его Сим Санычем.

Таёжка успела сунуть тетради в парту, а Щегловы так и остались сидеть с разинутыми ртами.

— Ну, братья-разбойнички, попались? — сказал Сим Саныч, подходя к ним. — Н-да, грязь немытая, грязь осенняя… Даже списать как следует не умеете. Сте-но-графисты!

— Торопились, Сим Саныч, — простодушно объяснил один из братьев. — Разве ж тут чисто получится?

— Очень вам сочувствую. — Сим Саныч тяжко вздохнул и вдруг спросил: — А отчего это у вас, милейшие мои воспитанники, дух, как на табачной фабрике? А?

«Милейшие воспитанники» состроили непонимающие рожи.

— Ладно, — сказал Сим Саныч. — Сам догадываюсь. Прославленный куряка Михаил Кузьмич Терёхин опять притащил полный карман первосортных стамбульских табаков. Ну-ка, Михаил Кузьмич, подойди к столу.

Мишка нехотя двинулся к столу. Он шёл так, как ходят посуху водолазы.

— Давай вываливай, — сказал Сим Саныч. — Чего уж там…

Карманы у Мишкиных штанов были знаменитые — рука в них уходила по локоть. Мишка встал на цыпочки и вывернул на стол оба кармана. Первый в основном содержал проволоку и какие-то гвозди, из второго Мишка извлёк горсть махорки.

— Только-то! — удивился Сим Саныч. — Да это ж тебе на одну закрутку.

Мишка переминался с ноги на ногу и томился.

— И вообще я должен сказать, что самокрутки — это уже не модно, — продолжал Сим Саныч. — В день рождения Михаила Кузьмича я подарю ему трубку.

— Не надо мне трубки, — решительно отказался Мишка. — Я ведь так, Сим Саныч, для сугреву попробовать.

— Пробовать будешь, когда усы вырастут, понял?

— Понял.

— Ну, я рад, что ты такой понятливый. — Сим Саныч выбросил махорку в печь и повернулся к братьям Щегловым: — А вы зарубите себе на носу — в другой раз разговор у нас будет особый.

Когда классный руководитель вышел, Мишка зачем-то заглянул в печь и сокрушённо покрутил белой головой:

— Надо ж… Вот шох у человека!

Первый урок вела «немка» Елизавета Морисовна, тучная и на вид очень грозная женщина. Но у неё был тоненький, как у девочки, голос и близорукие глаза. Поэтому никто её не боялся. Кроме того, ребята хорошо знали одну слабость своей учительницы: она была влюблена в старых немецких поэтов. Когда не хотелось отвечать урок, кто-нибудь из мальчишек вставал и приторным голосом просил:

— Елизавета Морисовна, почитайте стихи.

Учительница закрывала глаза и начинала:

И пока Елизавета Морисовна читала стихи, «слушатели» играли в морской бой, зубрили правила по русскому, рисовали, пускали бумажных голубей и читали «Трёх мушкетёров».

Но сегодня номер не прошёл. Не успел Мишка заикнуться о стихах, как его вызвали к доске и попросили составить короткий рассказ о зиме. Мишка долго откашливался, наконец выдавил из себя две-три фразы, перепутал зайца со штанами [2] Дер Хазэ — заяц; ди Хозе — брюки (нем.) . и наверняка получил бы двойку, но выручило домашнее задание с одной-единственной кляксой. Елизавета Морисовна поставила ему тройку.

На перемене пронёсся зловещий слух: по русскому будет диктант. Курочка-Ряба ходил по классу бледный, заглядывал всем в глаза и ныл:

— Помогите, братцы, — ведь третью пару получу.

На него не обращали внимания, потому что Елизавета Морисовна забыла на столе классный журнал. Ребята сгрудились вокруг стола.

Генка Зверев растолкал всех, завладел журналом и недолго думая поставил себе по немецкому четвёрку.

— Что делаешь, толстый дурак? — сказал ему Мишка. — Сам сроду четвёрки не получал, а теперь всему классу влетит.

— А зачем она мне прошлый раз двойку поставила? Все видели, что неправильно.