Инга Петкевич - Мы с Костиком

Никифор пошел за ней. Они обогнули дом и по очереди, сначала сорока, а за ней Никифор, поднялись на большую открытую веранду. Сорока села на перила, а Никифор — в плетёную качалку, которая стояла посреди веранды. Качаться на ней было нельзя, потому что она была очень старая и вот-вот угрожала развалиться, к тому же слишком скрипела.

Тут было тихо и спокойно, и никто в целом мире не знал, что он, Никифор, теперь тут сидит…

Но пора было действовать, и он решительно слез с качалки, достал из кармана верёвку и сделал из неё петлю.

Куры ходили вдоль забора. Никифор лёг на землю, просунул руку с петлёй сквозь планки, разложил петлю на земле и стал ждать. На этот раз кура попалась почти сразу. Она закудахтала, замахала крыльями, но было уже поздно. Никифор быстро влез на забор, подтянул верёвку с курой и привязал её как можно выше. Кура билась на заборе, как белый флаг, хлопала крыльями и кричала.

А Никифор был уже дома. Он вернулся туда тихо и незаметно и спокойно сел за стол. Он сидел и ел кашу, которая сегодня была не такой уж противной. Он ел кашу и смотрел в окно, где за забором собралась уже изрядная толпа, и кудахтала кура, и галдели тётки, и хохотали мальчишки. Он ел кашу, а мать с Кузьмой на одной руке и с кашей для Кузьмы в другой выбегала за калитку и, возвращаясь, рассказывала, что вот опять мальчишки привязали куру к забору, что житья нет от этих мальчишек, но куры тоже хороши, и не надо их распускать: ни кур, ни мальчишек.

Он ел кашу и сам не заметил, как съел её всю до капли, и Кузьма тоже съел — даже не пришлось кричать петухом и бить в таз. Мать очень этому обрадовалась и опять набросилась на Кузьму. Она целовала его и тормошила. Никифор было напомнил про рубашку, но она только отмахнулась, что рубашка — это ерунда, а вообще-то Кузьма у неё самый лучший, самый красивый и самый необыкновенный, и она никому его не отдаст. Она прижала Кузьму к себе, будто и правда его у неё отнимали, и так, вместе с ним, закружилась по комнате. Никифор как раз вылезал из-за стола, и они столкнулись, и мать чуть не упала.

— Да не болтайся ты тут под ногами! — испуганно закричала она.

— Я не болтаюсь, — обиделся он. — Сами вы болтаетесь.

Около крыльца сидела большая лягушка. Тут же валялась сетка из-под мячика. Никифор взял лягушку, она была мокрая и скользкая, подумал, взял сетку, положил в неё лягушку и всё вместе повесил на крыльцо.

— Пусть пообсохнет, — сказал он и представил себе, как мать вдруг заметит лягушку и как она при этом завизжит.

Ещё лучше бы подсунуть лягушку Кузьме в кровать. Только визжать будет всё равно одна мать, Кузьме всё нипочём: лягушка так лягушка, — он бы и её, наверное, сжевал.

Ведь сжевал он однажды стрекозу, которую Никифор с таким трудом поймал и берёг, чтобы показать отцу.

Никифор уже приближался к клубничным грядкам, когда мать вдруг забарабанила в окно.

— Ты куда, ты куда! — Она распахнула сразу обе рамы. — Сегодня отец приезжает, хоть бы для него поберёг. За всё лето ни одной ягодки не попробовали, зелёными поедаешь…

— Как сегодня? Почему сегодня? — только и смог сказать он и сразу же бросился обратно к крыльцу — выпускать лягушку.

Быстро перебрал в уме все свои недельные прегрешения. Про куру никто не знает, про костёр, наверное, забыли, варенья столько и было, а клубника… клубника, может, ещё и поспеет. Немного успокоился и стал готовиться к приезду отца. Первым делом проверил банку с червями — почти все были живые, и только два уползли. Потом собрал по саду игрушки Кузьмы, подмёл дорожки и даже почистил зубы. Когда всё было готово, сел на крыльце и стал ждать. Но как только сел, сразу же понял, что готовился он слишком рано, а впереди длинный-предлинный день, который надо ещё прожить.

Делать было нечего. Солнце, нужное для клубники, как назло, ушло за тучи, и ждать становилось всё труднее. А тут ещё мать со своим топором.

— Если ты сегодня же не вернёшь топор, я всё расскажу отцу!

Он слез с крыльца и молча пошёл прочь.

— Топор, топор… — ворчал он. — Будто без топора не проживём. Другие бы давно забыли… Кузьме небось всё можно, к нему так не пристаёт…

А на улице его уже поджидали. У забора на велосипеде сидел здоровенный парень. Грелся на солнышке.

— Ну, принёс? — не открывая глаз, спросил он.

Никифор достал из кармана кусок свинца и протянул парню. Тот быстрым небрежным жестом подхватил свинец и сразу же опустил ноги на педали.

— А топор? — спросил Никифор.

— Топор? — удивился тот. — Какой топор? А, топор… Так бы и говорил… Нет больше топора. Тю-тю топор.

Никифор нахмурился.

— Да ты не накачивайся, не накачивайся, — усмехнулся парень. — Я за твоим топором, может, двое суток охотился… Там двойное дно, понимаешь, двойное… Ползу это я по дну и ничего не подозреваю — и вдруг дыра. Глянул я в неё и вижу топор. Лежит он там преспокойно на втором дне. Ну, сам посуди, не могу же я за ним на второе дно опускаться, да и дыра от топора слишком маленькая, не пролезешь… Вот и выходит, что близок локоть, да не укусишь…

И парень захохотал. Никифор было рассердился на него, но тот хохотал так заразительно, что Никифор тоже стал смеяться. Только парень вдруг, будто что-то вспомнив, помрачнел. Он оттолкнулся от забора и быстро укатил вдоль по улице.

Никифор проводил его глазами… Больше всего ему хотелось бы прокатиться сейчас с парнем, но тот не взял его. И он вздохнул и нехотя направился к мальчишкам, которые давно уже галдели на сваленных в кучу брёвнах.

— За мной! — вдруг закричал Загроба и, размахивая саблей, помчался куда-то по улице.

— Ура! — подхватили остальные и, размахивая чем попало, помчались за ним следом.

Никифор не успел ничего понять, как бежал уже сзади. Он бежал вместе со всеми и уже размахивал руками и кричал «ура». Потом в руке его оказалась палка, и он рубил кусты, где притаилась засада, и строчил из пулемёта, и кричал, сам не зная что…

Как вдруг всё остановилось. Никифор огляделся: они стояли у тех же брёвен, просто обогнули два квартала и вернулись назад. Все были возбуждённые и красные, кричали и галдели, и вдруг опять сорвались с места и помчались.

Никифор озадаченно глядел им вслед. «Может быть, они от меня что-то скрывают? — думал он. — Может, у них от меня военная тайна, и вот сейчас без меня…»

Но мальчишки опять возвращались.

«Нет у них ничего», — решил он и пошёл своим путём.

Улица спускалась под горку и кончалась зелёным болотистым лугом, по которому протекала маленькая речка.

Около последнего дома стояла опрокинутая лодка, а около лодки рыжий дядька варил на костре смолу. Никифор присел рядом и стал смотреть, как дядька палкой мешает в ведре чёрную густую смолу, а смола тянется за палкой, как тянучка.