Михаил Штительман - Повесть о детстве

— Еще бы! — продолжал дедушка. — Потом он начинает лезть по ящикам и забирать излишки. «У буржуев, — объясняет он, — делают изъятие ценностей». И опять лезет в ящик. Можешь догадаться, что хорошая половина остается у него дома. Вчера, например, он почистил мать Айзенблита… На тебе, вдруг Чеквалап на мою голову!

— Интересно! — Сема потер руки и накинул на плечи шинель. — Теперь я все понимаю!

— Что ты понимаешь? — возмутился дедушка. — Ты можешь сейчас полететь и, энедем-пендем, доложить Трофиму, так я тебя не прошу. Еще не хватает, чтоб от меня шли доносы! Очень нужно мне наживать врагов.

— Какие враги? — засмеялся Сема. — Комиссар уже давно знает про это!

— Знает? — переспросил дедушка. — Тогда очень хорошо. Лишь бы не от меня.

Сема выскочил на улицу… Дело подходило к концу, и загадка уже не была загадкой. Пойти рассказать все Трофиму или просто взять и привести этого Осчеквалапа? Сема быстро отправился на розыски Пейси. Хотя приятель заважничал после поездки с пакетом, но все-таки ум хорошо, а два лучше…

Пейся сидел дома за круглым столом и что-то писал, открыв рот и высунув кончик языка.

— Сочиняешь? — насмешливо спросил Сема.

— Да, — недовольным голосом ответил Пейся и прикрыл ладонью тетрадь. — Можешь не заглядывать!

— Ну, слушай, — нахмурился Сема. — У меня был от тебя очень важный секрет.

— Я тебя не прошу. Можешь не рассказывать…

— Обожди… — оборвал его Сема и, стараясь быть кратким, рассказал историю Фраймана. — Как теперь быть? Пойти сказать Трофиму или просто привести его?

— Можно не торопиться, — уклончиво ответил Пейся. — А большой у него мандат?

— Как это — не торопиться? — возмутился Сема. — Он уедет, и что тогда мне останется? Гнилые подковы из-под мертвых коней! Тоже сказал!

— Что ты хочешь? — с важностью спросил Пейся, вставая со стула. — Ты хочешь, чтоб я с тобой пошел? Я готов. — Он ловко заправил отцовский пиджак в брюки и, спрятав тетрадь в какое-то тайное место, открыл дверь. — Пойдем!

У Семы была хорошая память, и он знал, как арестовывают. Но зайти в квартиру Фраймана они не решались. Все-таки Осчеквалап! И, договорившись, принялись ждать его у ворот. Ждать пришлось долго. Уже не раз с тоской заглядывал Пейся во двор, но Фрайман все не шел.

— Послушай, — заговорил Пейся, — а вдруг он не выйдет?

— Тебе уже не терпится? Жди!

— А вдруг он лег спать?

— Жди, говорю!

— А вдруг он заболел на наше счастье?

Но Сема не успел ответить ему. Сделав прыжок, он очутился рядом с Фрайманом и, вспомнив слова матроса, торжественно объявил:

— Именем революции следуйте за мной.

Фрайман с удивлением посмотрел на Сему и, рассмеявшись, ответил:

— Хорошо. Но куда вы идете?

— Вас зовет комиссар.

— Интересно, — Фрайман пожал плечами, — какие у меня с ним дела? Тут, наверно, какая-нибудь путаница. Ха! — обрадовался он, увидев Пейсю. — Два моих ученика. Через мои руки вы получили ремесло… Послушай, — обратился он к Семе, — ты точно слышал, что именно меня звал комиссар?

— Своими ушами, — твердо ответил Сема.

— Странно, — удивился Фрайман и зевнул, начиная нервничать. — Тут есть еще Фруйман, так нас всегда путают.

— Пойдемте, — хмуро повторил Сема и взял Фраймана за локоть.

— Можешь за мной не ухаживать, — закричал Фрайман, — а то ты, кажется, получишь баню!

Они подошли к дому Магазаника, и Сема, пропустив вперед уполномоченного Осчеквалапа, взбежал по лестнице.

— Комиссар у себя? — спросил он вестового.

— У себя.

— Пейся, — сказал Сема, усиленно подмигивая, — ты посиди с ним здесь, а я скажу комиссару.

Через десять минут Фраймана попросили в комнату к Трофиму. Он вошел, вежливо поклонился и сел, положив на колени шляпу. Трофим с лукавым любопытством смотрел на гостя.

— Так вы и есть Фрайман? — улыбаясь, спросил он.

— Я.

— Ваш мандат!

— Пожалуйста, сделайте одолжение! — быстро заговорил Фрайман и протянул комиссару бумагу с четырьмя печатями.

Трофим внимательно прочел мандат и, разгладив, положил бумагу перед собой:

— Так. Плохая липа! Кто вам ее сделал?

— Я не понимаю, — растерялся Фрайман.

— Вы не понимаете? — удивился Трофим. — Вы, такой находчивый делец, и вдруг не понимаете?.. В уезде вам ее дали?

— В уезде.

— Кто именно?

— Я его не знаю, — оглядываясь по сторонам, сказал Фрайман, — лично незнаком. Такой бледный молодой человек.

— Хорошо, — улыбнулся Трофим, — мы потом продолжим разговор. Вас сейчас отведут, и вы будете иметь время вспомнить фамилию молодого человека.

— Меня отведут? — закричал Фрайман и вскочил со своего места. — Здесь грязные руки! Здесь донос! Я уже три года работаю на революцию. Может быть, я и еще десять таких Фрайманов устроили поражение войны. Я освобождал людей от службы. Пусть скажут.

— Успокойтесь, — тихо сказал Трофим, подавая знак красноармейцам, — ваши заслуги известны!

Фраймана увели… Сема посмотрел на комиссара и, вздохнув с облегчением, вытер с лица пот.

— Так… — задумчиво произнес Трофим. — Теперь нужен хороший обыск. — Он сделал какую-то пометку на листе и, подняв голову, спросил: — А ты, Пейся, помогал ему?

— Нет, он сам, — краснея, ответил Пейся.

— Так… — еще раз повторил Трофим. — А что ж, по-вашему, такое Осчеквалап?

— Не знаю, — пожал плечами Сема. — Наверное, что-нибудь страшное!

— Плохо! Как же это курьер военного комиссара и не знает таких вещей? Может быть, ты, Пейся?.. Тоже не знаешь? Гм! Осчеквалап — Особая чрезвычайная комиссия по выделке валенок и лаптей.

— Боже мой! — с досадой воскликнул Сема.

— Вот тебе и боже мой! — засмеялся Трофим. — Конечно, хорошо, когда юные большевики ловят паразитов. За это спасибо. Но кто вам разрешил арестовывать людей? А?

— Мы его только пригласили, — смущенно проговорил Сема.

— «Пригласили»… — насмешливо повторил Трофим. — За такое приглашение вам обоим причитается сутки гауптвахты… У тебя, Сема, память хорошая, ты мне как-нибудь напомни, что я вам должен сутки гауптвахты. Слышишь?

— Хорошо, — согласился Сема. — А сколько вы должны Фрайману?

— Лет пять на соляных приисках, — улыбнулся комиссар. — Не мало?

— Нет, — серьезно ответил Сема. — Я думаю, будет вполне достаточно!

Паек курьера комиссара был невелик, но Сема всегда приносил его домой с чувством особой радости. Он внимательно следил за выражением лица бабушки, когда она осторожными руками развертывала маленькие бумажные кульки.

— Фунт ржи? — удивлялась бабушка. — Это очень хорошо, Сема! А здесь что? Сахарный песок?

Она высыпала шуршащий песок в стакан, и по утрам дедушка пил сладкую, чуть-чуть закрашенную воду. Никто не умел так экономить и так хитрить с продуктами, как бабушка. Достав где-то несколько картошек, она смешивала их с отрубями и пекла оладьи, заменявшие хлеб. Правда, очень часто Сема находил в этом хлебе куски соломы, но он молчал, не желая расстраивать бабушку. А она стояла около него, с любопытством заглядывала в рот и спрашивала: