Оскар Хавкин - Всегда вместе

Семен Степанович и Альбертина Михайловна взяли с Кеши слово, что он все расскажет учителям.

И вечером у Кеши произошел разговор с Андреем Аркадьевичем.

…А Захар все молчал, сжав тонкими пальцами указку. В дальнем углу громко зевнул Борис и, спохватившись, лег грудью на парту. Антон повернул голову, с раздражением смотря в окно: «Зря в перемену выскочил… Опять, наверно, подметка отлетит…» С холодной улыбкой на лице, прямой и подтянутый, сидел на своем месте Трофим Зубарев. Зоя, опустив крутой подбородок на сцепленные пальцы обеих рук, с сожалением смотрела на Захара: «Сейчас посадят…»

Но Андрей Аркадьевич ждал. Ждал минуту, две, три. Осторожным движением он положил на столик журнал. Потом повернулся к Захару, провел рукой по волосам, удобно уселся на стуле вполоборота к классу и карте, явно приготовившись слушать и не выражая ни нетерпения, ни досады.

И на четвертой минуте Захар заговорил. Медленно произносил он своим глуховатым голосом длинные фразы. Между ними ложились заполненные работой мысли паузы. Слова у Захара были какие-то весомые. Карта ожила, расцвела, и весь класс переносился из виноградных рощ Абхазии на табачные плантации Аджаристана, с крутых улиц Тбилиси к причалам батумского порта…

Кеша сначала подался вперед, словно готовый поддержать Захара своим плечом. Прошло с полминуты, и он вздохнул, будто скинул тяжелый груз, и искоса повел глазом вдоль парт. Смешно выпятил губу Зырянов, казалось готовый закричать от изумления. Круглое Толино лицо выражало добродушное восхищение. И милая улыбка Линды, доброй Линды, показалась Кеше особенно светлой и сердечной. А Зойка не шелохнулась.

Захар Астафьев говорил двадцать минут. Андрей Аркадьевич не останавливал, не прерывал, не вмешивался.

Когда Захар замолчал, в классе было так тихо, что слышно было, как пропела свою коротенькую песенку капелька на оттаявшем оконном стекле… За стеной, где занималась с пятиклассниками Татьяна Яковлевна, доносился чей-то тоненький голосок, повторявший вслед за учительницей: «Маус, Маус, комм хераус, Маус, Маус…» И прозвучал вслед за этим певучий голос Добровольской: «Правильно, деточка, правильно».

Андрей Аркадьевич ничего не сказал Захару, но по лицу учителя можно было заметить, что он взволнован.

Зашуршали страницы классного журнала, которые Андрей Аркадьевич перелистывал в обратном порядке, возвращаясь к той, где в верхнем углу было написано «География».

Захар уже был рядом с Кешей, когда Малыш, сидевший за первой партой, просигнализировал, сложив большой и указательный пальцы в букву «о».

И, улыбнувшись одними глазами, Трофим Зубарев вполголоса, ни к кому не обращаясь, проронил:

— Невероятное событие: карта заговорила и Захар заговорил.

Хромова лихорадило, когда он входил в учительскую. Такое же чувство он испытал однажды, когда самолет заблудился в тумане над Кавказом и затем опустился на аэродроме среди гор. Эти первые минуты ожидания, это искушение посадить школьника на место, чтобы не терять драгоценных минут, нужных «для прохождения программы»!

Он сел на диван, не выпуская журнала на рук. Ему хотелось рассказать всем, как это произошло у карты, но горло перехватило. Хромов с трудом овладел собой, но нужных слов не нашел:

— Захар Астафьев удивительно хорошо отвечал, на шестерку! Жаль, оценки такой нет!

Варвара Ивановна, стоявшая у печки, вздрогнула, будто ее ударило током. Она бросила на Хромова мимолетный взгляд, в котором он успел прочитать внимание и благодарность. Морщинки Татьяны Яковлевны, напротив, выразили дружелюбное недоверие.

— Может быть, вы, Андрей Аркадьевич, излишне доброжелательны? Или в порядке поощрения решились на такую оценку? Это, Андрей Аркадьевич, не совсем благоразумно.

Хромов повторил:

— Захар Астафьев знает на «отлично», а излагает еще лучше.

Но Татьяна Яковлевна не сдавалась:

— Он даже у меня не успевает!

Варвара Ивановна медленно повернула голову к Добровольской, но ничего не сказала. Поправила покрывавшую плечи шаль. На ее замкнутом лице трудно было прочесть, что она думала. Но Хромов заметил, что пальцы ее дрожали: восьмым классом руководила она.

Платон Сергеевич подсел к Хромову и с интересом, переспрашивая подробности, выслушал рассказ учителя географии. Геннадий Васильевич, шуршавший по учительской огромными катанками, остановился перед диваном:

— А что особенного? Вот уж удивил! Парень он мозговитый. Математику знает…

Директор школы в упор посмотрел на Геннадия Васильевича и сказал всердцах:

— И вы меня не удивили. Мне известно это. Но ведь школьная программа не исчерпывается алгеброй и геометрией. Разве я не спрашивал вас, почему Астафьев успевает по математике? Не мешало бы вам, Геннадий Васильевич, делиться тем, что знаете, не превращать свой опыт и знания в военную тайну!..

Резкий, полный возмущения голос Шуры Овечкиной прервал его:

— Зачем же, Геннадий Васильевич, скрывать, если знаете! В кубышку, что ли, будете складывать свой опыт? Вы же не Плюшкин…

— Ну, ну, Шуренька, полегче, — ответил учитель математики. — Пожалуйста, приходи на урок, учись… Не выгоню! А я тридцать лет до всего своим умом доходил.

В коридоре прозвенел звонок.

Хромов и Варвара Ивановна остались одни. У них больше не было уроков.

— Вы понимаете, — начал Хромов, — все очень просто. Мне рассказал Евсюков. Он дружит с Захаром. У мальчика особенность: он долго собирается с мыслями. Ему нужно охватить сразу все. Он не может говорить, видя только частности, не связав их пониманием целого. Он должен хорошенько подумать перед ответом. А ему, без всякого — «садись на место». Как дубинкой по голове!

Хромов с нетерпением взглянул на учительницу литературы: «Неужели не ответит?»

Он знал, что Варвара Ивановна очень замкнута. Учительница жила одиноко. Говорили, что молодость ее была омрачена утратой любимого человека. В рудничной школе она работала уже десять лет, никогда не болея, никогда не пропуская уроков. Ребята побаивались ее: она была требовательна и совершенно нечувствительна к слезам и просьбам. Учителя ее уважали, но не всем нравилась ее резкая прямота, ее привычка называть вещи своими именами.

Варвара Ивановна закурила.

— Астафьев окончил семь классов на прииске Ковыхта. Там же, кажется, одно время жили Евсюковы. У нас мальчик учится первый год. Но все равно, — она с силой выдохнула струю дыма, — все равно: виновата я, и как преподаватель и как классный руководитель: это мой класс. И если вы думаете, что я собираюсь с себя снять вину, — вы ошибаетесь. Я рада за вас, но зла на себя. Знаю, что прозевала. Сколько раз собиралась пойти на урок к Геннадию Васильевичу, чтобы понять, как он «открыл» Захара…