Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я

— Этот? — возразил Званцев. — Этот не удерет! Мы с ним старые знакомые. Это же черт! Хозяин района! Один раз он меня так отчитал!

Все это он говорил, конечно, для того, чтобы я не сбежал. Но все равно слушать было приятно.

— Не беспокойтесь, — сказал я доктору. — Раз я решил стать боксером, значит, стану. Такой уж у меня характер.

— Видите, — серьезно сказал Званцев. — Воля-то какая!.. Да что говорить, он же не маленький! Станет чемпионом — в любой институт без экзаменов примут, девочки ухаживать будут…

Когда я вышел, в раздевалке оставались только наши боксеры и Серёга. Увидев меня, он сказал:

— Что, Гарька, нашего полку прибыло?

— Не совсем, — сказал я, скрывая усмешку. — Меня умоляли, чтобы я записался.

— Законно заливает! — засмеялся Серёга.

— Можешь считать, что я заливаю, — снисходительно сказал я.

— Тебя в самом деле приняли? — радостно спросил Мишка. — Серёга, это, оказывается, нашего полку прибыло.

— Заливает! — повторил Серёга недоверчиво и, как мне показалось, с завистью.

— Заливаю? — спросил я. Приоткрыв дверь к доктору, я громко проговорил: — Григорий Александрович, я вспомнил, во вторник я иду в театр!

— Ну нет, — ответил голос Званцева. — Никаких театров. У тебя, кстати, домашний телефон есть?

— Есть, — томно проговорил я. — Кажется, вы меня уговорили. Придется отказаться от театра.

Я продиктовал свой номер телефона и, закрыв дверь, торжествующе посмотрел на ребят.

— Вот тебе и Гарька! — растерянно сказал Гуреев. — У меня небось телефон не спросили.

Кажется, он расстроился, что Званцев заинтересовался мной больше, чем им.

— Что особенного? — небрежно заметил я, одеваясь. И подробно рассказал ребятам о том, что такое «мухач» и почему Званцев так мной заинтересовался.

Внимательно слушая меня, Серёга следил, как я одеваюсь, и даже подвинул мне ногой ботинок.

— Гарька, — сказал он, когда я кончил свой рассказ. — Вы меня с Мишкой тренировать будете. Идет? Получим на почте деньги, я перчатки куплю.

— Конечно! — в восторге закричал Мишка. — Все трое будем боксерами!

— Гарик! Мишка! — позвал Синицын. — Есть предложение. Идем в кафе-мороженое. Я угощаю. Посидим в своей боксерской компании.

Гуреев и оба Володьки восторженно поддержали Синицына.

Серёга встал и мрачно сказал:

— Я пошел.

— Куда? — удивленно спросил Мишка. И вдруг спохватился: — Я без тебя в кафе не пойду.

— Иванов же не боксер, — возразил Синицын. — Ему будет с нами неинтересно. Да и к чему нам посторонние?

Серёга сжал кулаки и почти побежал к двери. Мишка догнал его на пороге и обнял за плечи.

— Сволочь! — сказал он Синицыну. — Пошли, Гарька…

Мне очень хотелось пойти в кафе. Я представлял себе, как мы вшестером, все боксеры, небрежно входим в ярко освещенный зал, занимаем столик, заказываем мороженое и лениво цедим великолепные слова: «мухач», «дистанция», «ближний бой».

Я осторожно сказал Мишке:

— Может, если Андрей извинится…

— Ко всем чертям! — крикнул Серёга. — Эту гадину я когда-нибудь удавлю!

Вырвавшись от Мишки, он выбежал в коридор.

Мне стало очень стыдно. Я чуть-чуть не совершил предательство. А ведь именно Серёга с охотой согласился накормить меня обедом, когда я был голоден.

— Ты с кем? — холодно спросил Мишка. — С нами или с ним?

— Конечно, с вами! — закричал я с особенной горячностью, чтобы меня нельзя было заподозрить в колебаниях.

Так мы и двинулись по коридору: впереди Мишка, Серёга и я, позади Синицын со своей компанией.

На лестничной площадке мы неожиданно столкнулись с Геннадием Николаевичем. Очевидно, он пришел сюда прямо из музея.

— Как дела? — нетерпеливо спросил классный. — Кого приняли?

— Всех, — со вздохом сказал Мишка. — Всех нас, кроме Серёги.

— И Синицына приняли? — удивился Геннадий Николаевич. — У тебя же двойка, Андрей!

Мы оглянулись на Синицына. Андрей надулся и промолчал.

— Дай-ка сюда дневник, — сказал Геннадий Николаевич. Он посмотрел на свет страницу и сказал: — Так и есть. Подчищена. Идем со мной.

Он крепко взял Синицына за руку и повел его.

Как раз в эту минуту, словно нарочно выбрав ее, откуда-то вынырнул Соломатин.

— Ребята! — крикнул он, запыхавшись. — Успел? Я их, гадов, на четверки переправил!

Увидев Геннадия Николаевича, он разом осекся.

Десятого января нам должны были выдать деньги на почте. Я ждал этого с особенным нетерпением. Хотя мы с мамой и помирились, я решил, что буду давать ей деньги на свое питание.

Мы помирились в тот же день, когда поссорились. Вечером, едва я пришел домой, мама окликнула меня.

Остановившись на пороге, я спросил:

— Ну?

— Ты обедал, сынок? — спросила мама таким тоном, будто между нами ничего не произошло.

Она куталась в шаль. Это означало, что она волнуется. Мне стало жалко ее. Но я тут же поборол эту человеческую слабость. Мои родители — тоже люди. Их нужно воспитывать, как и всех остальных.

— Пусть это тебя не тревожит, — сказал я. — Скоро я уже начну платить за свое питание.

— Гарик! — сказала мама.

— Ты читала мою записку? — неумолимо проговорил я.

— Оставим это, — торопливо сказала мама. — Ты не хочешь меня поцеловать?

— Не к чему, — сказал я. И усмехнулся про себя, представляя, как Серёга на моем месте ответил бы: «Баловать-то…»

— Все-таки советую тебе поцеловать меня. — Голос у мамы стал лукавым. Она взяла со стола свою сумку.

Я понял, что мне приготовлен какой-то подарок.

Видимо, у меня не совсем обычные родители. Иногда мне кажется, что в их поведении нет никакой логики. Если я совершаю обычный, рядовой проступок, меня ругают. Но стоит мне взбунтоваться по-настоящему, мои родители сразу становятся тихими и ласковыми. Они первыми идут на примирение и задаривают меня. Можно подумать, что в нашей семье подарок — высшая мера наказания.

Я не сомневался, что и сегодня мама звонила отцу, говорила, что мальчик сам на себя не похож. А потом она наверняка отпросилась с работы, бегала по магазинам, выбирая мне какую-нибудь вещь.

Я вдруг почувствовал, что все-таки очень ее люблю. Вовсе не за подарок. Сам не знаю за что.

— Поцелуй, не пожалеешь, — с хитрецой повторила мама.

Она сжала мои щеки, поцеловала меня несколько раз, потом вздохнула и открыла сумку. В ней лежала четырехугольная коробочка из ювелирного магазина. У меня дрогнуло сердце. Я догадался, что это часы.

— Мамочка! — закричал я и запрыгал. — Спасибо! Дай, я их надену.

— Рад? — счастливо спросила мама и протянула мне часы. — Я сама тебе их надену.

— Нет, нет, я сам!

— Сыночек, — сказала мама жалобно. — Мне очень хочется.

— Как ты не понимаешь! — закричал я.

— Хорошо, хорошо, на!