Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я

Вдруг Аня сказала шепотом:

— Если бы я тебе сейчас сказала: давай поедем… ну, куда?.. В Киев. Ты бы поехал?

— Поехал.

— А во Владивосток?

— И во Владивосток.

— А… А в Воркуту?

— Воркута ближе, чем Владивосток. А ты бы со мной поехала на Курильские острова?

— Поехала бы. А ты со мной?

— И я бы поехал.

Аня глубоко вздохнула. Я почувствовал, что она пожала мне руку.

— Знаешь, Гарик, — сказала она, — каждая девочка мечтает, чтобы какой-нибудь мальчик был совсем-совсем ее. Даже Ирка. Вот ты совсем-совсем мой?

— Совсем-совсем твой, — сказал я. — Я бы согласился даже, чтобы меня тяжело ранили на твоих глазах.

— И я бы согласилась, чтобы меня. А ты бы согласился, чтобы тебя убили?

— Согласился бы. Только лучше, чтобы ранили. Чтобы я мог видеть, как ты плачешь надо мной.

— Я бы очень плакала над тобой. А ты когда сегодня уйдешь домой?

— Хочешь, я не уйду, пока ты меня не прогонишь? Хочешь? Хоть до утра.

— Ты уйдешь в десять, — сказала Аня. — Нет, в одиннадцать.

— В двенадцать, — щедро сказал я.

— А ты кого-нибудь любил? — едва слышно спросила Аня.

— Нет, — сказал я гордо. — Никого не любил. А ты?

Аня немного помолчала.

— Я любила, — с раскаянием проговорила она. — Только это была ошибка. Я сначала думала, что он необычный, совсем как ты, а он оказался самый обычный. Гарик, ну чего ты? Ведь это давно было, в Монголии.

Я выпустил Анину руку и вытер свою ладонь о пальто. Все вокруг стало как-то серо и безрадостно.

— Это же было давно! — жалобно сказала Аня.

— Ты любила его сильнее, чем меня? — с горечью спросил я.

— Я ведь тебя тогда не знала. Это было еще той весной. Он гораздо-гораздо хуже тебя.

— Все равно, — неумолимо сказал я.

Но ведь она тогда действительно не знала меня.

Аня с упреком взглянула на меня и прошептала:

— Не бросай меня, Гарик. Мне будет очень плохо.

Я почувствовал, что люблю ее так сильно, как никогда.

— Не брошу, — сказал я великодушно.

Аня уткнулась мне в плечо и, не поднимая головы, прошептала:

— Я хочу, чтобы ты меня поцеловал.

— Куда? — спросил я. Меня вдруг начала бить дрожь.

Неуклюже подняв Анино лицо, я поцеловал ее в щеку и в краешек губ. Я был так взволнован, что даже не разобрал, ответила ли она мне.

Аня отвернулась и притихла.

— Ты обиделась? — растерянно спросил я и взял ее руку.

— Что ты! — сказала Аня, не отнимая руки. Помедлив, она снова обернулась ко мне и, глядя на меня — глаза у нее стали очень большими и светлыми, — спросила:

— Теперь я совсем-совсем твоя, да?

— Да, — сказал я, ощущая огромную, почти невероятную радость.

Чем взрослее я становлюсь, тем труднее мне ладить с моими родителями. Вернее, с мамой. Потому что папа почти не участвует в моем воспитании.

Что же касается мамы… Боюсь, что нам с ней трудно понять друг друга.

Беда в том, что она рассматривает меня как личную собственность. Нечто вроде движимого имущества. Скажем, вроде рогатого скота.

Однажды мы с мамой поссорились, и я заявил, что пойду работать. По крайней мере стану самостоятельным человеком и начну приносить пользу обществу. Мама сейчас же со мной помирилась и стала допытываться, кто мне внушает такие мысли. Я сказал, что никто. Просто я хочу приносить пользу обществу.

— Научись сначала приносить пользу своей матери! — отрезала мама. — Я целый день кручусь на работе, а ты даже тарелку вымыть не можешь!

Слов нет, я иногда бываю несправедлив к своим родителям. Они меня очень любят, заботятся обо мне. И вообще они достойны уважения и любви. Я охотно прощал бы им некоторые их недостатки и привычки. Но я не мог простить, когда они стали унижать мое человеческое достоинство.

Ну что я такого сделал? Ну вернулся домой в двенадцатом часу. Подумаешь! Я становлюсь взрослым и должен иметь время на личную жизнь. Но мне устроили форменный скандал. Оказывается, мама уже звонила в милицию, и в морг, и к Склифосовскому. Папа топнул ногой и закричал, что они с матерью кормят и одевают меня, а я расту неблагодарным щенком.

— Боюсь, я скоро перестану тебя уважать, — горько сказал я папе.

— Молчать! — загремел папа.

Мама трагическим голосом приказала мне идти спать.

— Я вынужден подчиниться, — пожав плечами, сказал я. — Вы же меня кормите и одеваете.

И пошел в свою комнату.

Ложась в постель, я слышал, как мама шептала, что тут явно замешана девчонка, которая дурно на меня влияет.

Я заскрипел зубами от злости. Отныне я буду давать деньги маме на мое питание. Десятого я получу кое-что на почте, а потом еще заработаю. Геннадий Николаевич обязательно что-нибудь придумает.

Утром я встал, когда мама уже ушла. На столе меня ждал завтрак. Молочник был накрыт запиской:

«Сыночек, очень прошу тебя позвонить мне на работу. Мы с папой не хотели тебя обидеть. Помни, что лучших друзей, чем родители, тебе не найти. Крепко целую, мама».

Завтракать я не стал. На обратной стороне записки я написал:

«Звонить не к чему. Я уже все решил».

Вскоре за мной зашли ребята, чтобы идти в секцию. Выходя на улицу, мы столкнулись с мамой.

— Здравствуйте, ребята, — ласково сказала она. — Гарик, можно тебя на минуточку?

— Что еще? — подойдя, холодно спросил я.

— Может быть, ты хочешь извиниться?

— Нет, — сказал я. — Не хочу.

— Гарик!

— Прости, мы торопимся. — Я кивнул на ребят, которые нетерпеливо переминались с ноги на ногу, поджидая меня.

Мама взяла меня за рукав и сердито сказала!

— Ты никуда не пойдешь!

— До свидания, — сказал я, высвобождая рукав.

— Гарик, кто на тебя так влияет? — воскликнула мама. — Неужели эта…

Я так посмотрел на нее, что она не договорила.

— Скоро ты там, Гарька? — нетерпеливо окликнул меня Сергей.

— Какой ты невоспитанный, Сережа! — оборвала его мама. — Удивляюсь, как Гарик и Миша могут с тобой дружить! На Гарика ты очень дурно влияешь!

Серёга покраснел и быстро пошел к воротам.

— Как тебе не стыдно?! — крикнул я маме и бросился за Серёгой.

Мишка задержался возле мамы, пытаясь ей что-то объяснить. Но это было совершенно бесполезно.

Я догнал Серёгу.

— Извини, — сказал я.

— Кто ее укусил? — спросил Серёга. — Бросается на людей.

Я объяснил, что мы с мамой поссорились.

— Правильно, — сказал Серёга. — Ты сегодня ел?

— Нет, — сказал я гордо.

Серёга сказал, что он тоже не завтракал. Но что у него есть булка: по дороге купил.

Мы остановились, поджидая Мишку, и разломили аппетитно хрустнувшую, еще теплую булку.

Подойдя к нам, Мишка растерянно сказал:

— Почему тетя Лиза говорит, что ты меняешься к худшему? Весь класс считает, что ты становишься лучше.

— По-моему, тоже лучше, — сказал я.

— Они тебя попрекали, что кормят и одевают? — спросил Мишка. — Меня как-то тоже попрекнули, так я на всю ночь ушел. Правда, это летом было.