Ниссон Зелеранский - Мишка, Серёга и я

Я подумал, что Мишка прав. Какая может быть борьба, когда против всего народа пойдут какие-нибудь жалкие единицы! Это все равно что хвастаться: «Я подставил ножку поезду».

— Школа, школа! — вдруг застонал Николай Сергеевич, схватившись за голову. — Вас готовят к райской жизни. Всех вас готовят только к райской жизни.

— Чего вы на школу нападаете? — со злостью спросил Мишка. — Забыли, кого она воспитала? Зою Космодемьянскую, Александра Матросова, Олега Кошевого. Мне странно говорить так про корреспондента, но вы, по-моему, антисоветски настроены.

— Советскую власть от меня защищаешь? — неожиданно развеселившись, сказал Николай Сергеевич.

— Защищаю, — проговорил Мишка.

— И я защищаю, — сказал я. — Мы оба защищаем.

Николай Сергеевич посмотрел на нас и расхохотался.

— Ладно, — мирно сказал он. — Вернемся к роно. Чего от меня хотите? Чтобы я в газету написал? Сами напишите. Небось грамотные.

— Напишем, — буркнул Мишка.

— Садитесь и пишите. Вот вам бумага, идите в ту комнату и пишите. Не мешайте мне работать.

Мы с Мишкой растерянно переглянулись. Как же так, сразу писать? Мишка сказал, что надо сначала с Геннадием Николаевичем посоветоваться. Я добавил, что весь класс должен подписать. Может быть, завтра?..

— Вот-вот! — ядовито сказал Николай Сергеевич. — Без няньки жить не можем. Никаких завтра! — резко продолжал он. — Пишите сейчас же. Я уж, так и быть, передам по знакомству в газету. Можете даже раздеться.

Раздевшись, мы вслед за Николаем Сергеевичем прошли в столовую.

Усадив нас за стол, Черных вышел, а мы стали сочинять письмо.

Потом хлопнула входная дверь и в прихожей раздался голос жены Николая Сергеевича.

— Надеюсь, ты их покормил? — спросила она.

— Они отказались, — смущенно ответил Николай Сергеевич. — Кажется, я им предлагал.

— Кажется? — иронически переспросила она и, видимо, направилась в столовую.

— Не ходи туда, — забеспокоился Николай Сергеевич. — Не мешай им.

Через несколько минут он заглянул в столовую и спросил:

— Готово?

— Кончаем.

Николай Сергеевич подошел к нам и прочитал через Мишкино плечо то, что мы написали.

— Это — другое дело, — весело сказал он. — Теперь я готов поверить, что в наших школах воспитывают настоящих людей.

Зимние каникулы начались у нас необычно. Раньше, как только кончались занятия, мы разбегались в разные стороны, забывали о школе и встречались один или два раза — в дни коллективных походов в театр.

Нынешние каникулы мы предполагали посвятить почте. Расходясь после классного собрания, на котором Геннадий Николаевич роздал нам дневники с отметками за четверть, мы наперебой стыдили Лариску Дееву, которая собиралась в дом отдыха, и Сашку Гуреева, решившего уехать к родственникам под Москву. Сашку нам удалось переубедить. На него особенно подействовало то, что нам на днях предстояло записываться в боксерскую секцию, а Студя все-таки уехала.

Дома у меня тоже были некоторые столкновения. Мне пришлось жестоко бороться с мамой (видимо, Николай Сергеевич прав: борьба в нашей жизни все-таки еще необходима). Мама кричала, что она не позволит мне работать на почте, что ребенку вредно перегружаться и что на каникулах дети должны отдыхать. Неизвестно, чем кончилась бы эта борьба, если бы не вмешался отец Мишки Сперанского. Он при закрытых дверях поговорил с моими родителями. После этого мама просила меня только об одном: чтобы я не работал больше, чем Миша.

Первого января мы трудились почти так же, как всегда. Я говорю «почти», потому что в каждой квартире нас упрашивали съесть что-нибудь из остатков праздничной снеди.

На следующее утро, подходя к почте, я еще издали увидел наших ребят во главе с Геннадием Николаевичем. Ребята галдели и размахивали руками.

Я подумал, что, видимо, пришел ответ из «Комсомольской правды». Наверное, ребята прочитали его и теперь рассуждают, какие молодцы Верезин и Сперанский.

Это предположение было настолько вероятным, что я окончательно поверил в него. Подойдя, я скромно спросил:

— Состоялось? Здравствуйте, Геннадий Николаевич.

— Состоялось, — мрачно ответило несколько голосов.

Оказывается, заведующий почтой вызвал Геннадия Николаевича и сказал ему, что предпраздничная суматоха окончилась и в наших услугах больше нет нужды. В утешение заведующий сказал, что будет ходатайствовать перед директором школы и райкомом комсомола, чтобы нам объявили благодарность. Заработанные деньги мы можем получить десятого января. Заведующий выражал надежду, что перед восьмым марта мы снова не откажемся помочь почте.

— Что же нам теперь делать? — подавленно спросил я.

— Не огорчайтесь, ребята, — сказал Геннадий Николаевич, — на каникулах отдохнем, а потом придумаем что-нибудь. Может быть, нам завтра в музей сходить?

Неужели Геннадий Николаевич не понимал, что после работы на почте экскурсия в музей казалась нам чем-то вроде манной каши!

— Почему мы такие неудачники? — сказал я с горечью. — Солидные люди из «Комсомольской правды» поддерживают нас в борьбе против роно, а почта сама отказывается от нашей помощи…

— Ребята, — сказал Борисов. — Чего носы вешать? Ведь мы завтра в секцию записываемся!

— Конечно! — оживился Геннадий Николаевич. — Мальчики завтра пойдут в секцию. А с девочками и с теми, кого не примут…

— Кого это не примут? — с тревогой спросил Соломатин.

— Тебя могут не принять. У тебя двойки. А Борисова — из-за зрения…

— Кто им про мои двойки скажет? — сердито перебил Соломатин.

— Там и говорить ничего не надо, — возразил Геннадий Николаевич. — При записи требуется дневник.

— Где собираться будем? — спросил Серёга. — У школы или возле секции?

— Ишь какие! — сердито проговорила Ира. — А нам что делать?

— Придумайте что-нибудь, — посоветовал я.

— Придумаем! — угрожающе пообещала Ира. — Девчата, пошли в театр? Мы пойдем в театр, Геннадий Николаевич.

Геннадий Николаевич посмотрел на нее чуть ли не с благодарностью.

— Я за тобой завтра зайду, — сказал мне Серёга.

— Хорошо, — согласился я. — Только ко мне утром Мишка собирался зайти.

— Я за тобой раньше зайду, — помрачнев, сказал Серёга.

Мишка и Серёга до сих пор не разговаривали друг с другом. Хоть, по-моему, оба хотели помириться. В последнее время они выходили из школы вместе со мной. Один шел справа, другой — слева. Проводив меня до дома, они молча расходились в разные стороны.

Оставаясь наедине с одним из них, я пытался доказать, что им давно пора помириться. Но Серёга заявлял: «Пусть он первый». А Мишка требовал: «Пусть он сначала признает, что был неправ».

По-моему, каждый из них был слишком горд для повседневной жизни.