Виктор Пушкин - Самая крупная победа

— А нам и отсюда видно! — ехидно крикнула Лидка. — Иди, иди! Что, забоялся, да?

Я понял, что они, конечно, не выйдут и мне придется идти на подвиг в одиночестве. Набрав в легкие побольше воздуха, точно собирался нырять, пугаясь скрипа ступенек и замирая от ужаса, я полез выше, в темноту. А вот и черная дыра — вход на чердак. — Не надо, слезай обратно! Верим! — завизжала и затопала вдруг внизу ногами Лидка.

Я хотел уже было сказать: «А, сдрейфили!» — и небрежно спуститься вниз, но что-то более сильное, чем страх, подтолкнуло к черной дыре.

— Ну нет уж, уговор дороже денег! — И я, готовый ко всему, сунулся в бархатистую темноту, где густо пахло пылью и печными трубами.

Но в следующую секунду, весь похолодев, отпрянул, крепко стукнувшись о какую-то доску затылком: из-под самых моих ног что-то выскочило и с писком кинулось в сторону… Уж потом сообразил: мышь.

Для храбрости топнул на нее ногой, отчего еще сильнее запахло пылью, и снова замер, не отвечая тревожно кричавшим снизу Севе и Лидке. Из угла кто-то, не мигая, упорно смотрел прямо на меня зеленым глазом.

От страха я чуть с лестницы не скатился. Но, вспомнив, что храбрый тот, кто боится, а все равно идет и идет вперед, осторожно шагнул к этому страшному глазу и чуть не взвыл: по волосам скользнуло что-то мягкое и омерзительное! Вскинул руку — пальцы наткнулись на пушистую от пыли бельевую веревку.

— Ге-на! Ге-на! — кричали снизу Сева и Лидка. — Слезай! Верим! Слезай!

А потом вдруг ужасно заскрипела лестница, весь чердак осветился, и раздался бас Севиного папы:

— Ты что это здесь делаешь? Спускайся сейчас же! Я обернулся и, зажмурившись от света карманного фонарика, ответил:

— Да так, — и оглянулся на то место, откуда только что смотрел страшный глаз.

Там лежала обыкновенная пивная бутылка, на которую падал свет луны в щель забитого слухового окна.

Едва не плюнув с досады, я, осторожно ощупывая ногой ступеньки, стал спиной слезать вниз. На площадке было полно народу: мать, дядя Владя, его жена, Севина мама, сам Сева и Лидка.

Я взглянул на встревоженное лицо своей матери и нахмурился: сейчас при всех ругать будет…

— А он, а Гена не испугался и полез! — захлебываясь, рассказывала Лидка. — Мы с Севой все прямо дрожали, а он все равно лез и лез! — Она обернулась ко мне: — Ну, видал там ногу, да? Это ты на нее так сильно топал, да?

Мне хотелось ответить, что вообще-то пришлось кое на кого топнуть, но Севин папа строго сказал:

— Никакой ноги мы там не нашли, и, пожалуйста, не болтай вздора!.. Но вот свою, Геннадий, ты там мог очень даже свободно потерять!.. А вам стыдно подстрекательством заниматься, да, — сказал он Севе с Лидкой. — Марш сейчас же домой!

И они все ушли.

Мать ничего не сказала, а лишь, вздохнув, кивнула на мои штаны.

Я посмотрел: ой, какие пыльные! И, в первый раз по-настоящему довольный собой, взял щетку и гордо пошел на парадное — там лампочка была поярче.

Эх, скорее бы опять на тренировку, чтобы как следует испытать себя!

И вот я снова в боксерском зале. И Вадим Вадимыч говорит мне:

— Ну что ж, Строганов, начнем сегодня с тебя. Полезай в ринг.

Мои колени опять было задрожали, а ладони вспотели. Но я нарочно повыше поднял голову, небрежно залез за канаты и с улыбкой протянул партнеру руки для пожатия. Потом поскорей отскочил на шаг и приготовился к бою.

В первый раз я отчетливо видел и своего противника, и то, что он собирался делать, и был начеку. Только замечал, что он готовится атаковать, не закрывал глаза, как прежде, а быстро нагибался либо подставлял под удар перчатку, плечо или локоть и сразу же сам старался попасть в него. Правда, страх то и дело стеснял дыхание. Но я заставлял и заставлял себя атаковать, лихорадочно вспоминая, какой прием лучше всего подходит.

Когда раунд окончился и я, потный и возбужденный, стал вылезать из ринга, Вадим Вадимыч не отчитывал меня, а Борис обнял за плечи и радостно зашептал:

— Вот сегодня совсем другое дело!

Мишка тоже подошел, посмотрел, но ничего не сказал, только головой покачал: дескать, ну и ну…

А я, ни на кого не глядя и боясь выказать свое торжество, снял перчатки, дождался команды и начал бой с тенью, почти не чувствуя усталости…

Севе рассказывал о том, как боксировал, с таким жаром, что он подозрительно спросил:

— Подожди, а ты что, разве сегодня в первый раз?

— Да нет! — смутился я. — Просто до этого такого хитрого и ловкого противника не попадалось.

На следующей тренировке я вел себя на ринге еще свободнее, окончательно поняв, что гораздо выгоднее смотреть опасности в глаза, чем прятаться от нее. Тогда сразу ясно, каким приемом или защитой лучше всего пользоваться.

Вижу, что партнер, например, хочет нанести мне левый прямой в голову, от которого раньше только и делал, что закрывался локтями, сразу же отбиваю его перчатку, а сам провожу ответный удар в корпус. И получалось: он с носом остается, а я зарабатываю очко! Или же сам стараюсь его обхитрить: делаю вид, будто собираюсь заехать ему в туловище, а как только замечу, что он торопливо защищает его, неожиданно перевожу удар в голову, а сам скорей отпрыгиваю подальше, чтобы отквитаться не дать. И делал все это я, наверное, правильно, так как, когда раунд окончился и мы с партнером, потные и взъерошенные, выбрались из ринга, Вадим Вадимыч кивнул мне:

— Неплохо.

Я чуть не подпрыгнул от радости. А Борис, Комаров и Мишка звонко хлопали меня по плечу и хвалили.

— Да что вы! — скромничал я. — Ну что такого? Делал, как вы говорили, и все.

А самому было так приятно, что сразу же вся усталость куда-то девалась, руки стали легкими, ноги послушными. Ну так и хотелось еще раундик попробовать!

Сделав бой с тенью, поколотив снаряды, взял скакалку — уж теперь научился не хуже стареньких! — стал прыгать и внимательно смотреть, как боксируют на ринге другие. Раза два, когда сражался с высоким белобрысым парнем Мишка, чуть было не крикнул, что нельзя пользоваться с таким длинными ударами, а нужно подныривать под его перчатки и контратаковать. Смотрел и удивлялся: да неужели же Мишка сам до этого додуматься не может? Когда тренировка окончилась и мы пошли домой, я сказал ему:

— Неправильно ты сегодня. Надо было как? Нагибаться от его ударов, а самому все встречные и встречные проводить. А ты?

— Да ну… — отворачиваясь, мрачно пробурчал Мишка. — Больше не буду… ходить сюда…

Я даже остановился.

Вообще-то многие из тех, что записались в секцию вместе с нами, уже давным-давно ушли. Борис сказал, что нигде такого большого отсева нет, как у нас. Думают, что ничего не стоит выучиться, а начинают — ничего не получается. Стараться же лень — вот и уходят. Особенно удивляло меня, что быстрее других исчезали как раз те, которые при поступлении очень уж куражились. Вадим Вадимыч сказал, что это совершенно закономерно: храброму человеку незачем шуметь и бахвалиться, он свое дело делает тихо, скромно, а вот всякие фанфароны пытаются показать, что они храбрые. На поверку же выходит наоборот.