Евгений Рысс - Приключения во дворе

— Подожди, подожди, — заинтересовался парень из Серпухова. — Ты кто такой, собственно?

— Я Орешков, — сказал Вова.

Он так ясно представлял себе известность, которой будет окружена его фамилия после передачи, что уже и сейчас, казалось ему, любой человек должен был сказать: а, ты тот самый Орешков, который спокойно смотрел, как Клаву Зубкову собирались выводить из троллейбуса.

Парень из Серпухова понял только то, что будет какая-то радиопередача, и живо этим заинтересовался. Не дослушав Вовиных жалоб на то, что «хотя всё было так, но не совсем так», он попросил объяснения у Кати, и Катя рассказала о передаче.

— Что ж ты молчишь? — громко возмутился Иван Андреевич. — Самое интересное скрыла. Нет, брат, это не выйдет. Ишь ведь какую штуку придумала. Здорово! Тут товарищи кое-что смогут позаимствовать.

Словом, пионерские работники Московской области разместились в беседке, сказали Кате, чтобы она не обращала на них внимания, а занималась делом, и стали ждать передачу. Катя очень обрадовалась. Ей самой было не до гостей, ей хотелось всё ещё раз проверить, убедиться, что всё в порядке.

Когда Катя шла к радиоузлу, перед ней мелькнуло растерянное, несчастное лицо Вали. Она даже не поняла сначала, чем он так взволнован. Потом только она вспомнила, что Анюта будет рассказывать, наверное, как Клавдия Алексеевна попала в больницу, и по всем дворам опять прозвучит история, в которой такую страшную роль играл Валин отец. Она поняла, как боится Валя, что снова будут позорить его отца, боится и не решается попросить, чтобы об отце не говорили.

Анюта тоже сидела на скамейке перед радиоузлом. Катя отправила Севчука в беседку развлекать гостей, и Паша пошёл с удовольствием. Он очень любил, когда приходили гости. Разными способами, внешне всегда оставался, скромным, можно было им дать понять, какая он, Паша Севчук, интересная и значительная личность и как много он сделал для лагеря. Новые люди всегда восхищались Пашей и хвалили его, а это Паша очень любил.

Катя отозвала Анюту и шепнула ей, что не стоит, пожалуй, говорить про Валиного отца. Анюта сперва даже не поняла, в чём дело, а потом оказала, что она и не собиралась о нём говорить.

— А Миша где? — спросила Клава Зубкова.

Ей казалось, что хотя Миша выступать и не должен, но раз о нём будут говорить, значит, ему следует быть здесь. Ведь здесь же и Петя Кутьков, и Вова Орешков. Вова Орешков к этому времени окончательно потерял надежду рассказать кому-нибудь свою печальную повесть и мрачный сидел на краю скамейки.

Катя объяснила, что неважно, где Миша, потому что выступать будет Анюта, но все начали с увлечением искать маленького Лотышева. Может быть, действительно как-то внедрилась всем в сознание мысль, что те, о ком будут говорить, тоже должны сидеть возле радиоузла, а может быть, просто всем хотелось занять чем-то медленно тянувшиеся минуты, оставшиеся до начала передачи.

Итак, вопреки Катиным уговорам весь лагерь бросился искать Мишу. Пробежали по всем дорожкам, заглянули во все углы. Миши не было. Начали вспоминать, кто его видел последним и где, но установить ничего не удалось.

Катя начала объяснять, что, может, он застеснялся, ведь о нём будут говорить, и решил побыть в другом месте, может, захотел, например, послушать передачу во дворе, но в это время раздался крик, подхваченный сразу многими голосами:

— Вот он, вот он, он здесь!

Красный, запыхавшийся, с волосами, слипшимися от пота, в лагерь ворвался Миша.

«Только бы добежать до Анюты, только бы добежать до Анюты», — думал он.

Он боялся, что Анюта уже выступает и с ней нельзя будет поговорить, он боялся, что у самого входа в лагерь его настигнут и поведут в милицию. Он многого боялся но никак не мог предположить того, что произошло на самом деле.

Только он вошёл в лагерь, как со всех сторон к нему кинулись ребята, громко крича: «Вот он, вот он!..»

У Миши упало сердце. Причина могла быть только одна — значит, сюда уже сообщили. Значит, здесь уже знают. Очевидно, случилось самое скверное, что могло быть, — свои же ребята узнали о его преступлении и позоре, свои же ребята схватят его и отведут в милицию.

Он ничего не мог понять. Его окружили и, громко галдя, перебивая друг друга, потащили куда-то. От страха он даже не мог разобрать, что говорят мальчики, куда они ведут его, чего они от него хотят. Он только озирался вокруг, испуганный, растерянный, задыхающийся, словно и в самом деле был преступником, которого наконец после долгой погони поймали.

Но его просто повели к радиоузлу. Здесь на скамейке сидели те, кто должен был выступать, и те, о ком должны были говорить. Он искал Анюту. Наконец он увидел её. Нет, если бы она что-нибудь знала, у неё было бы другое лицо. Он представил себе, как оно было бы искажено от ужаса и, может быть, немного от жалости.

Сейчас оно было нахмуренное, взволнованное, но не такое, каким оно было бы, если бы она знала всё. Он увидел, что улыбается Катя Кукушкина, увидел, что и ребята все улыбаются, и понял, что никто ничего не знает.

Казалось, всё было хорошо, можно было бы успокоиться. Но каждую минуту в ворота лагеря могли войти два старичка из комиссионного магазина и толстый лысый человек. Они могли спросить:

«Где здесь Миша Лотышев?»

Кажется, всё было хорошо, по ужас сжимал Мишино сердце.

Ах, если бы он мог всё рассказать Анюте!..

Но нет, это было невозможно. До передачи оставалось десять минут. Начались последние приготовления. Снова появился Паша Севчук, который повторил указания выступающим. Помещение радиоузла было всего только небольшой будкой, в которой могло поместиться самое большее два человека. Когда узел транслировал пение хора, хор располагался перед дверью будки, которую раскрывали настежь, и все мальчики и девочки, которые не участвовали в выступлении, шептали друг другу: «Тише, тише». Каждое громко сказанное поблизости слово услышали бы по всему кварталу. Поэтому в будке должен был находиться только тот, кто выступает. Предполагалось, что сначала Катя Кукушкина должна сделать короткое вступление. Она же должна объявлять каждого выступавшего. Пока она объявляет, тот, кто уже кончил говорить, должен тихонько выйти из будки, а следующий должен так же тихонько войти и сесть перед микрофоном. Последней должна была выступать Анюта. Объявив её, Катя выйдет из будки. Выключить микрофон, когда кончит своё выступление, Анюта должна сама. На пюпитр перед микрофоном Катя положила свои часы. Каждому давалось на выступление приблизительно пять минут. Рекомендовалось поглядывать на циферблат, чтобы не очень затягивать время.

И вот наконец торжественная минута настала.

— Значит, помни, — сказала Катя Анюте напряжённым шёпотом. — Как только кончишь, повернёшь ручку направо. Не забудь! Направо.