Лёня Герзон - Приключения Никтошки (сборник)

Вот такая грустная история произошла с народом Мерюкряндии. И ведь ладно, если бы коротышки неправильно произносили только некоторые, немногие слова – это еще полбеды. Но чем больше распространялась эпидемия, тем всё больше народу уже не могло – хоть убей! – выговорить длинное имя своего владыки: НЕ-ВУ-ХО-НЕ-ВРО-ТО-НЕ-ВНО-СОР. Кто говроил Вуневротосорокух, кто Сыроухонервнорот, а уж совсем больные и вовсе, стыдно даже повторить: Нервноух или Мусорот. Царские слуги по-прежнему наказывали каждого, кто его имя коверкает. Это было сильно на руку мастерам гончарного дела – горшков требовалась уйма. Правда, те, кто наказывал, и сами теперь имя царя путали, так что пришлось им и друг на друга горшки понадевать. В конце концов вся страна вместо шапок стала на голове горшки носить. С тех пор и прицепилось к мерюкрякцам это прозвище: горшка-башка. Бедный царь не смог вынести такого позора, и чтобы не видеть несчастья, постигшего его народ, велел надеть себе на голову самый большой горшок – золотой с изумрудами – и убежал в лес. Ведь сам-то он уже тоже свое имя не мог правильно произносить! А отменять собственный указ о том, что «Кто государево имя коверкнёт – тому в горшке ходить», ему царская гордость не позволяла. Своим верным слугам он запретил идти за собой, и те рассказали, что видели, как бедный монарх углубился в пальмовый лес, стукаясь горшком о стволы пальм. Больше его никто не видел.

Борьба вокруг употребления мяса разыгралась нешуточная. Через две недели весь город уже разделялся на два враждующих лагеря: вегетарианцев и мясоедов. Либо ты ешь мясо, либо ты его не ешь. Третьего не дано. Общество «Зверям – жить», а сокращенно ЗВЕРЖ, росло, и каждый день в него вступали новые члены и членки. Говорить «членка» – неправильно, но с легкой руки Пустомели, который вообще любил коверкать слова, все стали их называть именно так.

Художник Мальберт с поэтом Пёрышкиным сделали вегетарианскому обществу рекламу. В городе появились плакаты и листовки, убеждавшие коротышек не есть мясо. Барвинка оказалась права. Наладить контакт с художником и поэтом Бабаяге удалось чрезвычайно быстро. Бабаяга и сама не понимала, как это у нее вышло, хоть ей и стоило большого труда преодолеть свою робость.

– Да что ты всё стесняешься и стесняешься! – в сердцах кричала на нее Барвинка. – Нельзя же всю жизнь всех бояться! Что тебе другие коротышки сделать могут? Убьют или искусают?

– Да нет… – замялась Бабаяга. – Но все-таки, как-то неудобно к малышам прилизываться.

Она имела в виду «подлизыватся».

– Прилизываться! – расхохоталась Барвинка. – Ну, ничего! Ничего с тобой не будет. Ради спасения животных поприлизываешься немного.

В конце концов Бабаяга согласилась. Но все-таки она очень боялась, что Пёрышкин с Мальбертом не захотят ее слушать. Ведь она совсем не умеет убеждать! К тому же малянский – не ее родной язык, а на чужом языке порой так трудно бывает что-нибудь объяснить!

– Будешь им говорить, что я скажу, – велела Барвинка. – Ничего от себя. Понятно?

– Понятно, но…

Мальберта они пригласили на следующее утро. Бабаяга еще не пришла, она была у себя дома и приводила себя в порядок. Она замечательно умела кроить и шить на швейной машинке, и вот теперь шила себе платье и новое пальто. Ведь у бедной иностранки совсем не осталось приличной одежды – так уж она привыкла выходить на улицу в рваных, грязных тряпках.

– Я прошу вас ненадолго прийти к нам сегодня с утра, – позвонила Барвинка художнику. – У нас к вам срочное дело.

Мальберт все отнекивался, но Барвинка умела добиваться от коротышек того, что ей нужно, и художник в конце концов уступил. Правда, он опоздал на два часа, но все-таки.

– Видите ли… – начал Мальберт прямо с порога, оглядывая Барвинку и Кнопочку. – Я собирался идти сегодня совсем в другое место, у меня много дел…

В голосе его слышалась досада, что он, непонятно зачем, все-таки зашел.

– Проходите, проходите. Наше дело очень важное.

– Может быть для вас, но не для меня…

– И для вас оно очень важное, вы просто еще об этом не знаете.

– Неужели?

С трудом удалось затащить художника в гостиную и усадить на диван. Кнопочка тянула время, ожидая Бабаягу с минуты на минуту. Но как только малышка заговорила о вегетарианстве, Мальберт тут же поднялся.

– Последнее время у меня многие заказывают рекламу. Мне очень жаль, но я страшно занят. Могу вам посоветовать одного начинающего дизайнера…

– Неужели вы не сочувствуете бедным животным? – возмутилась Барвинка.

– Сочувствую, – ответил Мальберт.

– Тогда вы должны нас понять…

– Понимаю! Еще как понимаю. Но и вы меня поймите!

В это время в прихожей раздался звонок, и Кнопочка побежала открывать.

– Всего хорошего, – поклонился Мальберт и протянул Барвинке руку. – У вас, честное слово, очень приятно, но мне пора.

– Хорошо, идите, – сказала Барвинка, не давая руки. – Только перед этим вам нужно будет переговорить еще с одним членом нашего общества.

– С каким еще членом? – почти крикнул Мальберт, забыв о приличиях. Так он вдруг рассердился.

– Вот с этим, – ответила Барвинка, пропуская в гостиную Бабаягу. А сама она вышла, затворив за собой дверь.

Видимо произошло какое-то чудо, потому что через десять минут из гостиной выбежал Мальберт и снова протянул руку Барвинке, но уже не для прощания:

– Ваш проект меня так вдохновил, что я просто сгораю от нетерпения! Начинаю работать здесь же и немедленно! – Он так энергично затряс руку Барвинки, что той стало больно. – Наберите мне, пожалуйста, пятнадцатый дом, попрошу шофера Торопыгу привезти краски и прочее.

– Я ему всё говорила, как она мне говорила, – объясняла Бабаяга Кнопочке.

Когда иностранка бывала взволнована, ей приходилось долго подбирать слова, и ее мерюкрякский акцент резал слух.

– А он?

– Очень странно…

– Что странно? – спросила Кнопочка.

– Я смотрела ему всегда в глаза, и я видела, что он совсем не слушает меня. У него был вгзляд… что он не понимает, что я говорю. Я говорила ему про бедных животных. Про то, как им плохо, как их едят…

– Ну, а он что? Бабаяга нахмурилась.

– А он улбался. Как можно улбаться, когда говорят такое – не могу понять! Это просто… как оно назвыается?

– Жестокость?

– Вот именно! А потом я ему говорила, что можно есть только овосщи, но не мясо.

– А он?

– Опять улбался.

– Ну и чем кончилось?

– Я совсем прекращала стеснясться. Я всегда перестаю стеснясться, когда меня считают красивой. А он считал, я знаю. Я засердилась. Я подумала, что он на меня… издевается.

– Не «на меня», а «надо мной» нужно говорить.

– Вот именно, надо мной! Надо мной хочет издеваться. Он всё стоял и смотрел в мое лицо. Я ему предалгала садиться, а он не сидел. Тогда я подходила к нему близко и говорила: «Вы понимали, что я вам рассказывала?» – и он говорит: «Да», – а я говорила: «Вы согалшаетесь с нами работать?» – и он быстро сразу говорил, сказал так: «Да-да. Да! Очень да!»