Лилли Промет - Девушка в черном

Саале не хотелось открывать глаза.

Очевидно, совсем близко от ее лица росла примула. Об этом можно было судить по нежному запаху, который вдыхала Саале.

Она чувствовала, как солнце ласкало ее лицо своими лучами и затем пропало. Саале думала, что солнце заслонила туча, и терпеливо ждала, пока вновь ощутит его теплое прикосновение на своем лице. Но когда солнце снова осветило ее лицо, Саале подумала, что ведь все равно солнце скоро снова скроется за тучей.

— Думаешь, врачи могли бы ей помочь? — спросила Саале.

— Не знаю, детонька, — произнесла Кади. Она не хотела нарушать душевного спокойствия Саале.

Может быть, как-нибудь в другой раз.

Если рыбы выпрыгивают из воды, как поленья, значит, будет шторм.

И действительно, разразился шторм. Море рычало, как зверь, вздымалось высоко. Еще чудо, что оно в ярости не смыло дом. Все скрипело и трещало, огонь в лампе дрожал и каждую секунду грозил погаснуть.

И все же в рассветной хмари несколько лодок вышли в море.

Большие волны обрушивали на лодку потоки воды, и отыскать вехи какуамов [2] Какуам — ставной невод. было трудно. Сначала рыбаков ждало разочарование: в какуаме металось лишь несколько рыбешек, но затем в глубине сетей нашли хорошую стаю салаки.

Чайки ссорились на лету, хватая добычу, и если одной удавалось унести рыбу в клюве, другие долго преследовали ее с громким криком.

Когда позже у Ионаса Тощего спрашивали, как было дело, он отвечал всем, что рыбы ждали их в море, терпеливо стоя на хвостах.

— Иисус помог им, — сказала Саале, выслушав рассказ Кади о рыбаках, которые не остались в эту ночь в караульной будке пережидать, пока прекратится ветер.

Но Кади считала, что мужчина в море не должен надеяться на божью помощь. Тому, кто сам за себя постоять не может, не следует и пытаться выходить в море. Ни один настоящий мужчина не станет полагаться в своей работе на волю моря и бога.

С тех пор прошло две недели. Однажды Кади собралась в магазин.

— Надо купить соль, керосин, мыло и еще всякую всячину, — сказала Кади и велела девушке пойти с ней. — Одна я все не дотащу, а два раза ходить слишком накладно.

Они шли через поросшую можжевельником пустошь. Кади — впереди, а Саале — в нескольких шагах сзади, точно как Кадина овца. Если бы кто-нибудь посмотрел на них издалека, то подумал бы, что Кади тащит девушку за собой на веревке.

Прежде всего им пришлось пройти по аллее старой мызы. В конце аллеи стояли маленькая лачуга и каменная мельница с мощными крыльями. У самой дороги на веревке, протянутой между двух рябин, сушились голубые кальсоны.

— Хм, — сморщила Кади нос, — и зачем надо выставлять на показ всему свету свои «наполеоны»?

Словно напрашиваясь на сравнение, справа от бывших земель усадьбы стояли новые белые дома рыбаков, а слева — пригнувшаяся к земле старинная корчма с двумя толстыми колоннами, винокурня и развалины конюшен.

В стороне от дороги виднелся фасад красивого дворца бывшей баронской усадьбы, с традиционными колоннами и балконом. Перед ним стояло в ожидании полчище велосипедов.

— Чьи они? — спросила Саале.

— Это наша школа, — гордо объяснила Кади. — А ты что же, ничего здесь не помнишь?

— Нет. Я была совсем маленькой, когда мы с мамой были тут.

— С матерью и отцом, — поправила Кади.

— Не помню.

— Ты совсем не помнишь отца?

— Немножко помню. Как он дом строил и мы с мамой принесли ему поесть. Мы сидели на краю фундамента, и он мне подмигивал.

…Потом он оставил все и ушел от них. Не поладил с матерью из-за религии. Мама однажды сказала, что отца испортили в России во время войны…

Думы об отце не причиняли Саале боли, хотя о нем напоминал их большой недостроенный дом, в котором отец успел сделать пригодными для жизни лишь комнату и кухню.

Уж Альма теперь достроит его…

В другом конце прибрежной деревни виднелась старая красивая церковь, и Кади до невозможности нравился петушок на шпиле колокольни.

— А молитвенного дома у нас нет, — сказала она.

— Господь вездесущ и слышит повсюду, — ответила Саале.

Больше никогда в жизни не переступит она порог молитвенного дома.

Со временем деревенский центр передвинулся с того конца, где была церковь, туда, где раньше находилась никому не принадлежащая поляна. Теперь на месте бывшей поляны стоял магазин. Казалось, он построен из стекла, и все, чем и как торговали внутри, было видно снаружи. А вокруг магазина по обеим сторонам дороги в последние годы выросли двухэтажные силикацитные дома рабочих рыбного цеха.

Перед магазином стояли два грузовика и два ряда велосипедов. А за домом на травке расположились старики. Один счищал сургуч с горлышка бутылки, другие считали, что сойдет и так.

— Оно уже чистенькое, как губы невесты.

Старики рассуждали о новых лодках, давно обещанных колхозу, но почему-то до сих пор не прибывших. Затем один старик стал рассказывать, как он находился при строительстве такого огромного корабля, что нос его уже плыл по морю, а корму еще только чертили на бумаге.

Перед входом в магазин собралась группа молодых мужчин. Мартти купил себе «Яву» и, улыбаясь, жаловался, будто теперь он так некредитоспособен, что даже собаки задирают на него ногу. А мальчишки с восхищением похлопывали новехонькую машину и хвалили «модоцик» Мартти.

За прилавками здесь работали молоденькие любезные и улыбчивые продавщицы, словно сошедшие с конфетных коробок. Только в галантерейном отделе торговала старая Саара.

Руки ее дрожали, когда она отмеряла резинку, а пальцы не могли уже извлечь из коробки маленькие пуговицы. Но она любила людей вокруг себя и свою работу, которой занималась всю жизнь, и пока не собиралась идти на пенсию.

Старые рыбаки помнили ее молодой девушкой. Она была чертовски красивой, и парни буквально сходили по ней с ума. Тогда она продавала в лавке за церковью булочки с шафраном и кардамоном и шоколадные пасхальные яички, внутрь которых заделывали кольцо с изображением сердца. И парни все покупали и покупали, чтобы только иметь возможность заглянуть в ее черные глаза.

Теперь молодые рыбаки ходили к Сааре за нейлоновыми рубашками и четырехрублевыми импортными носками, и Саара, как в старину, сияла, радуясь парням.

Кади приветствовала всех, и все здоровались с Кади. На Саале поглядывали доброжелательно, но без особого интереса. Она стояла у огромного окна и ждала Кади.