Юлия Кузнецова - Выдуманный Жучок

— Тонкая работа, — продолжает Витя. — Америка? На радиоуправлении?

— На моём собственном, — отвечаю я и подхватываю Жучка.

В Витиных глазах в первый раз мелькает интерес.

— Витя!

В коридоре появляется мама «оручего». Её глаза полны слёз.

— Витя, не приходи больше. Сегодня в последний раз до выписки, ладно?

— Па-а-па! — слышен крик за её спиной.

— Быстрее! — тороплю я Аню, но из ванной выходит Тося, замечает у нас фломастеры и под её грозным взглядом (как она, интересно, умудряется перевоплощаться из старенькой белки в боевую рысь?) мы возвращаемся в Анину интенсивку.

Садимся на каталку и ждём криков: Тосиного (что мы пожарников размалевали) и «оручего» (что папа уходит).

Но, тишина. А потом — один вопль. Радостный.

— Ма-ам! Это же робот! Робот! Робот!

«Оручий» вопил до тех пор, пока все больничные жители не набились к нему в палату и не выглянули в окно.

— Робот! Робот! — довольный, повторял «оручий». — Мне папа нарисовал! Он у меня программист!

Мы выглянули в окно и увидели кусочек асфальта, свободный от снега и льда — наверно, под ним проходила какая-то тёплая труба. Вот на этом кусочке и был нарисован огромный, в человеческий рост, робот.

О, это был шикарный рисунок!

Голова робота походила на телевизор, в нем горели два глаза-огонька, прорисованные синим мелом. На груди прямоугольного туловища было окошко с делениями и стрелочкой — счетчик топлива. Ниже — три кнопки («вкл-выкл», «иди», «бери» — объяснил «оручий»). Брать робот мог клешнёй, которой оканчивалась его левая рука. Правая рука оканчивалась кистью и была приветственно поднята. Ноги — на шарнирах, стопы похожи на тапочки.

— Привет, робот! — бормотал счастливый «оручий».

На следующий день всё повторилось — после Витиного ухода «оручий» разглядывал робота. А на третий день робот «оручему» надоел. Но Витя не растерялся и принёс дядю Стёпу-милиционера. Огромного, ростом с «оручего», нарисованного на картоне, в белоснежных перчатках и фуражке с козырьком. «Оручий» нас всех запарил этим дядей Стёпой.

А когда Малик разорвал его фуражку, Витя притащил плакат с бульдозером. И так — почти каждый день. Как будто мой Жучок запустил в Вите какую-то программу, которая заставляла его придумывать для сына всё новые развлечения.

Про робота помнили только мы с Аней. Смотрели на него каждый день и думали, что когда-нибудь он возьмёт Аню рукой с кистью, а меня — клешнёй и унесет туда, где нет уколов и запаха лекарств.

В субботу нас навещают родственники. Мадина выбегает из проходной счастливая. Быстро-быстро перебирает ногами, будто летит. В пухлых руках — бумажный свёрток.

— Муж приезжал, — хвастается она, — смотрите, что привёз!

Она разворачивает свёрток, а в нём — ярко-оранжевый пласт чего-то липкого, сложенного в несколько слоёв. По коридору плывёт новый, непривычный для больницы запах — абрикосовый.

— Устроим чаепитие! — объявляет Мадина. — В моём доме всегда много гостей! Приходите! Приходите к нам в палату кушать пастилу!

Мадина усаживает нас с мамами на каталку, разворачивает тонкую, почти прозрачную абрикосовую пастилу, режет ее на кусочки, умудряется заварить чай в глиняном кувшинчике, выкинув из него три завядших тюльпана. Пастила горько-сладкая, душистая.

Мадина улыбается и рассказывает, как она в детстве ухаживала за волчонком, которого её брат нашёл в лесу. Я уже не вижу замазанных краской больничных окон и пустых бутылок из-под глюкозы на тумбочке у кровати. Передо мной — восточный сад с абрикосовыми деревьями, в котором смеющиеся смуглые дети играют с рычащим волчонком.

— Та-ак! — в дверях появляется Тося. — А у заведующего вы спросили разрешения на сбор и обмен инфекциями?

Мадина хохочет, усаживает Тосю в центр, на табуретку и угощает своей пастилой.

— Ну вот, — говорит Тося, — а ты говорила, «муж убьёт»! Он у тебя нормальный оказался, с понималочкой в коробочке!

— А мне папа открытку притащил, — шепчет Аня и показывает картинку. На ней заяц в лодке плывёт к двум белкам, сидящим на берегу. Под картинкой вполне дурацкие стихи: «Подождите вы меня, к вам спешу я, вас любя», но я замечаю, что к зайцу ведёт стрелочка, а рядом с ней надпись: «Я». И оттого открытка кажется мне тёплой на ощупь.

— Наш вот никогда не догадался бы, — тихо ворчит моя мама, — в его коробочку понималочку не положили.

Я отдаю маме свою пастилу и провожу пальцем по спинке Жучка.

Как я раньше не замечала: мой папа стал похож на Витю, папу «оручего». И головой покачивает, и глаза сонные. В ногах — пакеты, а в них…

— Ой, папа! Мама же говорила, что не будет есть этот сыр, потому что…

Папа поднимает голову. В его глазах мелькает… Что? Я не понимаю, но и не думаю. Подхожу к нему близко-близко, прижимаюсь носом к носу и быстро-быстро качаю головой из стороны в сторону. Папины тёмные глаза сливаются в большую движущуюся точку. Детсадовский ещё фокус.

— Называется…

— Пьяная муха? — слабо улыбается папа.

Слова не даются мне, но я заставляю, выталкиваю их.

— Папа, мы скоро выйдем! Потерпи! Пожалуйста! Я знаю, что тебе тяжело.

Папа смотрит с недоверием.

— Правда, знаю!

В тёмных папиных глазах снова что-то мелькает, но теперь я понимаю что — в них отражается мой Жучок, в котором загорелся зелёный огонёк. Я снимаю его с плеча и кладу на папину ладонь.

— Что это? — спрашивает папа.

— Он тебя не видит, — говорю я Жучку.

— Потому что он сейчас думает о маме, — объясняет Жучок, снова перебираясь на моё плечо.

— Не волнуйся насчёт мамы, — говорю я папе, — я за ней приглядываю. А ты ей вместо сыра лучше каких-нибудь шоколадок привези. Ей сладкое нравится в последнее время. И открытку, обязательно. Лучше с зайцем. И ещё, у тебя на работе нет начальницы, которой нужно на день рождения что-нибудь связать?

— Готова, Натали?

— Нет. Хочу почистить зубы.

— Да подожди ты со своими зубами! Игорь Маркович, у нас всё как намечено? Таше колют снотворное, она со мной засыпает, а потом её перевозят в операционную?

— Да, конечно. Всё как намечено.

— Хоть бы ВСЁ как намечено прошло, а?