Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь

— Сеня, — сказала она тихо и приложила палец к губам, — зайди-ка, Сеня. Второй этаж, квартира двадцать пять.

Она сама открыла мне дверь, взяла за локоть и, ничего не говоря, проводила в комнату, слегка подтолкнула в спину и ушла, притворив дверь. «Это что еще за номера», — подумал я и тут заметил Машу. Вот куда она провалилась! Она сидела на диване и… и… плакала. Честное слово, плакала! «Ну вот, добился своего, подлый ты тип, Половинкин, — подумал я. — Что теперь делать будешь… рыцарь недоразвитый?»

— Маша, — тихо сказал я. — А, Маша.

Она подняла голову и сразу вскочила с дивана. И такая она была… прекрасная. И слезы у нее сразу высохли. И глаза сверкали, как молнии. И такая она была стройная. И такая гордая. И такая…

— А, явился — не запылился, телепатии несчастный, — сказала она гордо, как королева Анна Австрийская в «Трех мушкетерах».

— Не плачь, Маша, — сказал я печально и встал на одно колено.

— Поднимись, мой верный друг, — сказала она ласково.

Фу-ты! Ни на какое колено я не вставал, а стоял перед ней, как пень, и не знал, что делать. И не говорила она мне «мой верный друг», а сказала:

— Откуда ты взял, что я плачу?! Не из-за тебя ли прикажешь плакать? Телепатик ты несчастный!

— Я не несчастный, — сказал я скромно. — А что такое «телепатик»? Это тоже вроде «а-мо-раль-ной личности»? Или похуже? — спросил я и вдруг почувствовал, что улыбаюсь во весь рот.

— Он еще смеется! — закричала Маша, схватила с дивана подушку и запустила в меня.

Подушка попала мне прямо по носу, и от неожиданности я сел на пол, и тут вошла Маргоша. В руках у нее был чайник и блюдо с чем-то.

— Ну, я вижу, что вы нашли общий язык, — сказала она весело. — Давайте пить чай. Мама испекла чудеснейшие, наивкуснейшие пирожки.

— Нет, — сказала Маша, — он не будет пить чай. Я буду, а он не будет.

— Почему же? — удивилась Маргоша.

— У меня с ним нет… общего языка, — сказала Маша, М. Басова, — и никакие… яблоки ему не помогут. Даже антоновские. Он уйдет. У него дела.

— Не уйду, — сказал я. — Не уйду.

— Уйдешь! — сказала Басова и запустила в меня другой подушкой.

На этот раз я увернулся. «Ну и ну, — подумал я, — даже Маргоши не стесняется. Вот это характер! Мне бы такой». И я решил выдержать все, пусть она хоть стульями кидается.

— Вы ее извините, Маргарита Васильевна, — сказал я, — она… нервная.

— Ладно уж, — сказала Маргарита Васильевна серьезно, — раз ты просишь, извиню. Но, конечно… Александр Македонский великий полководец, но зачем же…

— …подушками швыряться, — вдруг совершенно спокойно сказала Маша. — Вы простите, Маргарита Васильевна. Я больше не буду, но пусть он уйдет.

— Маша, — сказала Маргоша довольно строго, — не кажется ли тебе, что все-таки в этом доме хозяйка я?

— Извините, Маргарита Васильевна, — сказала Басова сокрушенно, — я действительно себя нетактично веду, но этот… телепатик кого угодно из себя выведет. Я в другой раз зайду. Пусть он чай пьет. Он, наверно, чай тоже любит. — И она пошла к двери.

Нет, слабак я, не могу с ней бороться. Была бы мальчишкой — влепил бы оплеуху хорошую, и все. Нет, не надо, чтобы она мальчишкой была, не надо.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я, — у меня и верно дела.

— Ага! — закричала Басова. — Вспомнил?

— Вспомнил, — сказал я и пошел к двери.

Маргоша посмотрела на меня, как будто хотела что-то спросить, но у меня вид был совершенно спокойный и даже равнодушный, и она ничего не спросила.

— Ну, если дела, что ж, — сказала она, — не задерживаю. Но ты заходи. — И пошла за мной.

— Он обязательно зайдет, — сказала Басова, — он любит в гости ходить.

— Хватит, Маша, — сказала Маргарита Васильевна немного сердито.

— Извините, — сказала Маша.

— Ты что-то сегодня слишком часто извиняешься, — сказала Маргоша, — ну, ладно, мы с тобой еще поговорим.

Я посмотрел на Басову. Она смущенно наклонила голову, но мне показалось, что она улыбается. Рада небось, что опять меня допекла. Хорошо! Я тоже упрямый.

Маргарита Васильевна пошла меня провожать, но Машка остановила ее.

— Можно я его провожу? — спросила она.

Маргарита Васильевна посмотрела на нее внимательно, потом чуть-чуть засмеялась.

— Коридор пустой, — сказала она, — подушек там нет. Иди проводи.

В коридоре Басова сказала мне, чтобы я ничего не говорил отцу.

— Почему? — спросил я.

— Он ведь тоже… милиция, — сказала она, — а Венька просил.

— А я с ним не как с милицией говорить буду, а как с отцом, — сказал я, хотя и не стоило с ней разговаривать как ни в чем не бывало. Но я решил, что для нее это самый верный метод: если с ней, несмотря на все ее штучки и закидоны, разговаривать, как будто ничего и не было, — это ее с толку сбивает, и она… А впрочем, ничего ее с толку не сбивает. И всегда она сама по себе.

— А с ним можно не как с милицией? — спросила она.

— А почему нельзя, — сказал я и осекся. В самом деле, можно с моим отцом как с товарищем говорить? Что-то не получалось. А может, это я не пробовал? Да нет, вроде пробовал. Не знаю…

— Почему замолчал? — спросила Басова подозрительно.

— Ладно, — сказал я, — не буду я с ним говорить.

— Не говори, — сказала она, — мы сами что-нибудь придумаем.

— Кто это «мы»? — спросил я. Может, она меня имеет в виду.

— Без тебя, — сказала она, — найдутся люди, которые не только о своих драгоценных обидах думают.

Странная она все-таки девчонка — пришла ведь ко мне почему-то, а не к кому-нибудь другому. К своему правильному Герасиму не пошла. Значит… Ничего это ровным счетом не значит, и нечего воображать, Половинкин. Вот как она опять тебя отделала — с хоккейным счетом, а ты и не пикнул. Не понимаю я ее: то так, то этак — семь пятниц на неделе. Сколько раз себе говорил: надо быть со-вер-шен-но холодным, как мороженое. И ничего у меня не получается; как ее увижу, мне улыбаться хочется и делать что-нибудь хорошее, а она думает, что я к ней подлизываюсь, и издевается надо мной, вредина такая. Венька ей, видите ли, понадобился. Веньку, видите ли, ей спасать нужно. О Веньке у нее, видите ли, одна забота. А что тут человек… Да провались он, этот Венька. Мне-то до него какое дело? До него и до его братца перекошенного. Даже думать о них забуду, не то что выручать. Сам выручится, не маленький.

Так я себя разжигал по дороге домой и доразжигался до того, что чуть не задымился. Все, решил я, все! Буду теперь только о себе думать. Время свое хронометрировать и уплотнять. Организованным буду и читать буду не только про шпионов и мушкетеров. А то вон все они какие умные — ин-тел-лек-туаль-ные личности. Ладно, я им тоже покажу, что Семен Половинкин не тютя какая-нибудь, над которым по-всякому издеваться можно.

И с батей поговорю по-настоящему, как мужчина с мужчиной. Что, в самом деле, все ему некогда да некогда. Может, я поэтому такой неотесанный да неорганизованный, что он меня мало отесывал.