Вадим Фролов - Невероятно насыщенная жизнь

Я пошел на кухню и поставил на плиту чайник. Потом пошел в комнату. Тетки Поли и ребят еще не было — наверно, шлялись по магазинам. Мама что-то шила, а батя по-прежнему сидел за учебниками и, кажется, действительно занимался.

— Как погулял? — спросила мама.

— Отлично! — бодро сказал я. Наверно, слишком бодро, потому что отец поднял голову и посмотрел на меня.

— А как дела? — сказал он и чуть-чуть подмигнул мне. А может, мне это показалось.

— В порядке, — сказал я.

— Ну-ну, — сказал он и опять уткнулся в учебники.

— Мам, — сказал я, — там на кухне… чайник, наверно, закипел.

Мама удивленно посмотрела на меня.

— Какой чайник? — спросила она.

— Я поставил, — сказал я.

— А-а… зачем?

— Он уже закипел, наверно, — пробормотал я, не глядя на нее.

Отец снова поднял голову от учебников.

— Г-мм… посмотри, Люда, — сказал он, — может, он в самом деле кипит… чайник-то.

Мама пожала плечами и вышла.

— Ну, выкладывай, — сказал отец. Он отодвинул в сторону учебники и даже зачем-то смахнул какие-то крошки со стола.

— Ты знаешь, как милиционеров зовут? — спросил я.

— Как?

— «Мухоморами».

— А кто зовет? — спросил он и, прищурившись, посмотрел на меня.

— Зовут.

— Нет, кто, кто зовет? — переспросил он настойчиво.

— Ну, разные…

Он встал и вышел из-за стола.

— Нет, не «разные», а дрянь всякая. Вот они-то именно мухоморы и есть. А ты где слышал?

— Да так…

— Так? Паршиво все это, Сенька. Погано. А никуда от этого не денешься. Я тебе не зря про добро с кулаками говорил. Так в чем дело-то?

— Пап, а у тебя револьвер есть? — спросил я.

— Пистолет, — сказал он, — только мы его после дежурства сдаем. А что?

— Ничего. Гвозди бы делать из этих людей, — сказал я почему-то.

— А дальше?

— Крепче бы не было в мире гвоздей.

— Хорошо сочинил.

— Это не я. Поэт один. Тихонов.

— А-а. Ну, все равно хорошо. Есть такие люди. Так что стряслось?

— Ничего не стряслось, — сказал я. Я уже и сам был не рад, зачем этот разговор затеял.

— А зачем ты чайник поставил?

— Помнишь, ты меня о Веньке Балашове спрашивал?

— Ну.

— Зачем спрашивал?

— Теперь уже не важно.

Обиделся, наверно, на меня, что я тогда ему ответил. Ну ладно, все-таки спрошу.

— Зачем он тебе понадобился? Что с ним?

— А что с ним? — переспросил он, глядя на меня очень внимательно.

— Д-да я… не знаю, — промямлил я.

— Ну, раз не знаешь — не о чем и говорить, — сказал он.

«Темнит чего-то», — подумал я. А впрочем, я-то тоже… А может, они уже знают о том черном. Это бы здорово было! Но дальше я не расспрашивал. Еще поймет, что я что-то знаю, и начнет допытываться. А я и проговорюсь.

— Чуть не забыл, — сказал я, — тебя капитан Воробьев просил в двадцать ноль-ноль в отдел зайти.

— Сегодня?

— Сегодня. И в воскресенье у вас дела!

— Так, — сказал отец и снова сел за стол, — так.

Даже и не спросил, где я капитана видел.

— У тебя все, что ли? — спросил он.

— Все! — сказал я, и он даже не заметил, что я разозлился.

— Ну, тогда я позанимаюсь еще немного.

Он придвинул к себе учебники и уставился в них, но я видел, что он не читает, а сидит так — думает.

Я вышел на кухню. Мама задумчиво смотрела на чайник. Он еще и не думал кипеть.

— Сказал бы, что с отцом поговорить надо, — немного обиженно сказала она, — а то чайник…

— Не сердись, мам, — сказал я и поцеловал ее в щеку.

Она засмеялась, но как-то вроде грустно.

— Чудные вы, мужики. Секреты какие-то. Что я вам, чужая? И так почти все время одна.

— Ну что ты, мам, — сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. — Давай с тобой в кино пойдем. А? Вот сейчас и пойдем. Наплюем на всех и пойдем! А?

Она очень удивилась, но и обрадовалась, кажется. А я, подлец, тут же подумал: чего это я вдруг про кино ляпнул. Вдруг согласится, а у меня еще всяких дел невпроворот. Но она, конечно, отказалась.

— Ну что ты, Сеня? Спасибо, но куда же я? Неудобно. Поля скоро придет.

— Да что с ней сделается, с твоей Полей, — сказал я сердито, но уже так, по обязанности.

— Зачем ты так? — сказала мама с упреком. — Вот и папа тоже… Чем она вам не угодила?

Не хотелось мне ее еще больше расстраивать, а то бы я сказал, что слышал, о чем ей тетка ночью говорила.

— Да нет, мам, я ее… люблю, тетку Полю. Она… добрая.

— Верно, верно, — обрадовалась мама, — она очень добрая. — И вдруг она задумалась, но тут закипел чайник.

— Кипит, — сказала мама, встрепенувшись, — а зачем он мне?

— Я думал, тетка с ребятами придет, а чайник готов. Она чаек любит.

Мама засмеялась.

— Ишь хитрющий, — сказала она. — Ну, иди уж. Вижу — опять торопишься.

Я опять чмокнул ее в щеку и пошел к дяде Саше, не очень, впрочем, надеясь, что он дома. Но он был дома и, засучив рукава, наводил в своей комнате порядок.

— А, Семен, вот кстати, — сказал он. — Давай-ка помогай, а то я один не управлюсь. — Он посмотрел на часы и присвистнул. — Определенно не управлюсь.

— Улетаете? — спросил я.

Он всегда делал генеральную уборку перед тем, как улететь куда-нибудь надолго.

— Нет, дружище, на этот раз не улетаю, — сказал он и заулыбался во весь рот. — Как ты думаешь, сумеем мы этот шкаф передвинуть вот так, чтобы сюда встало… — Он запел: — Сюда встало трю-мо-о-о?!

— Трюмо? — удивился я.

— Ага. Женщины, понимаешь ли, не могут без трюмо.

— Женщины?

— Ага. Женщина. Чудесная женщина. Прекрасная женщина. Восхитительная женщина!

Я уже начал кое о чем догадываться, а в это время открылась дверь и мне уже ни о чем не надо было догадываться. Вошла она, та самая, красивая с Литейного, 37. Она была в халатике и с полотенцем через плечо — только что из ванной. Вот как! А я даже и не заметил, когда она тут появилась.

— Кого это ты нахваливаешь? — спросила она сердито. — Кто это чудесная, восхитительная и прекрасная?

— Действительно, кто это? — спросил летчик. — Ты, Семен, случайно не знаешь?

Тут она заметила меня.

— А-а, сватушка пришел! — сказала она весело, подошла ко мне, взяла меня легонько за уши и поцеловала в обе щеки. Сперва в одну, потом в другую. — Здравствуй, милый сватушка!

Мне стало жарко, и я буркнул:

— Какой еще сватушка?

Они засмеялись.

— Семен, — торжественно сказал дядя Саша, — Семен, я тебе обязан счастьем всей моей жизни! Ты верный друг! И я никогда этого не забуду! — И он протянул мне руку.

— Будет смеяться-то, — сказал я.

— Он не смеется, Веснушечка, — сказала красивая. — Верно, верно, я тоже тебе благодарна. Если бы не ты…