Меджид Гаджиев - Друзья Мамеда

— Верно, — сказала Зина, — домой, а сюда как-нибудь приедем после войны в гости.

Мы повернули и пошли обратно по своей лыжне. Я шел и думал о том, что есть на свете много мест, куда нам захочется поехать после войны. Первым делом, конечно, наш аул, потом станция Гюг-Тебе, где на земле вповалку лежат толстые, как поросята, дыни и сам воздух пропитан густым дынным духом. Ну и, конечно, сюда, сюда мы тоже приедем в гости. Стройка к тому времени будет закончена. И в новом цехе, где сейчас еще гуляет ветер, будут стоять станки. И другие люди придут сюда и будут работать на них…

Новый год мы встречали у себя в общежитии. Притащили и установили елку. Она была большая — под потолок. Мы провели к ней провода, и в Новый год елка вспыхнула разноцветными огнями. Разноцветные лампочки мы взяли в клубе. Раньше здесь устраивали веселые новогодние елки. Днем для ребят, а вечерами для взрослых. Приезжали выступать артисты. Ребятишкам раздавали подарки — конфеты, апельсины, яблоки. А вечерами играл оркестр, были танцы. Теперь клуб стоял нетопленный. Елку для ребят устраивали в соседней школе. Мы вместе с заводскими комсомольцами помогали ее устанавливать и украшать. Оставшуюся гирлянду лампочек принесли к себе. А еще на нашей елке висели разные самодельные игрушки. Может быть, вам покажется, что мы были уже взрослыми, для того чтобы заниматься такими вещами. Но ребята очень увлеклись этим и с удовольствием мастерили, кто что умел. Появились разные хлопушки, цепи из цветной бумаги, звери и птицы из еловых и сосновых шишек и спичек. Я до этого только один раз праздновал Новый год с елкой. У нас в ауле елок не было, верней, они росли в лесу, но не возле нашего аула, а гораздо ниже. Ведь наш аул был самым высокогорным. И разукрашенные елки я видел только в книгах на картинках. Первую елку я видел в училище. На ней было много замечательных игрушек. Я не мог оторвать глаз от блестящих разноцветных шаров, пушистых серебряных и золотых гирлянд. Только лампочек тогда на нашей елке не было. В городе было затемнение. И энергию берегли. А свечей нам зажигать не разрешили. И так все время приходилось опасаться пожара, который мог вспыхнуть от зажигательных бомб. Даже в Новый год мы были настороже, что вот-вот опять будет вражеский налет. Здесь же затемнения не было. И окна не занавешивали вечером. Первое время это нам казалось странным. И каждый раз, как зажигали свет, кто-нибудь испуганно говорил: «А окна!» Но потом спохватывался и сам себя успокаивал: «Сюда им нипочем не долететь!» И вот в Новый год елка засияла разноцветными огнями. Наши девочки испекли торт. Это был не обычный торт, какие пекли или продавали в магазинах до войны, а новое изобретение под названием «Фантазия». Пекли эту «Фантазию» из хлеба, добавив туда молока и сахару. Было и другое угощение: Леня с Исой ездили на рынок и купили там большую бутылку черничного сока, урюк и семечки.

В Новый год к нам неожиданно пришел гость. Это был наш Коста Фунтич. Он уже не работал у нас воспитателем. На стройке или у станка он работать не мог — ведь у него не было руки. Не мог он работать и поваром. Устроился на заводской склад охранником. Мы не видались с ним почти со дня приезда и были очень рады ему. Мы заметили, что он за это время как-то постарел: прибавилось седых волос и лицо стало худое. Я спросил у него, не заболел ли он. Он ответил, что здоров, а вот жена его в больнице. Занемогла после тяжелого известия. Недавно пришло сообщение, что их дочь, которая добровольцем ушла на фронт и стала радисткой, погибла. Мы замолчали, не зная, что сказать ему. Но все очень жалели Косту Фунтича и его дочь.

Ровно в полночь раздался звон кремлевских курантов. И мы все подняли стаканы с черничным соком. Поздравляли друг друга с Новым годом. И все желали одного: победы над фашистами.

Многое изменилось на стройке за эти месяцы. Совсем иначе выглядит все вокруг. Раньше корпус представлял собой коробку из четырех стен, внутри которых темнела пустота. Теперь он был заполнен снизу доверху. Тот самый котел-барабан, который мы когда-то откапывали из-под снега, был смонтирован и установлен внутри коробки. Весь покрытый густой сетью труб, он был похож на гигантского паука. Только паутина была железная. Ее составляли причудливо изогнутые трубы — толстые и тонкие, длинные и короткие. Эти трубы мы резали и сваривали все это время. И теперь, наконец, наша работа, раньше казавшаяся бессмысленной, стала отчетливо видна. Наверху, среди этой железной паутины, работали монтажники.

Работы производились не во дворе, как раньше, а внутри корпуса. Здесь не было ветра, но зато воздух был пыльный и тяжелый. Первое время мне не нравилось здесь работать, но потом я привык. И уже не замечал ни духоты, ни пыли. Прораб Петрович ходил довольный. С планом мы справлялись, и была твердая надежда, что новая очередь войдет в строй в положенное время. Под Новый год состоялось собрание, на котором нас премировали за хорошую работу. Выступая, Петрович назвал нас ударной бригадой. Это, конечно, было очень приятно. Вообще настроение Петровича менялось в зависимости от того, какие у нас были успехи. Если он ходил веселый и шутил, значит, дела у нас на стройке идут неплохо. Если же Петрович хмурится и недоволен, значит, произошла какая-то задержка с арматурой, не подвезли нужные материалы или произошло какое-нибудь ЧП.

В этот день с самого утра все шло хорошо. Работали мы небольшими группами в три-четыре человека. Кое-кто из наших ребят приобрел еще одну специальность: стал монтажником. Наша группа — Гамид, я и Иса — получила от Петровича дневное задание. Я по-прежнему орудовал резаком. Иса сваривал трубы, а Гамид занимался монтажом: устанавливал трубы и перекрытия. Наступил обеденный перерыв. Мы первыми пришли в столовую. Быстро пообедали и вернулись в свой корпус. В нем еще было пусто. Но, несмотря на то что сейчас никто здесь не работал, в воздухе стояла пыль. Верней, не стояла, а кувыркалась. На солнце было видно, как пляшут бесконечную пляску пылинки. Гамид постоял, посмотрел на освещенный солнцем пролет и сказал:

— А ну, ребята, давайте освежим наши легкие.

Он отвернул головку кислородного баллона на пол-оборота и стал вдыхать кислород. Иса тоже подошел к нему и наклонился над баллоном.

— А ты чего? — сказал Гамид. И позвал меня: — Иди сюда, Мамед. Да чего ты боишься? Никого нет.

— Ну и что же, что никого нет, — ответил я недовольно. Мне было неприятно. Наверное, Петрович был бы недоволен, если бы застал нас за этим занятием. — Бросьте, нехорошо, — пытался я уговорить ребят.

— А чего тут нехорошего? — возразил Гамид.

Иса поддержал его:

— Всегда ты, Мамед, что-нибудь придумываешь. Тебе все не так. Ах, хорошо, — хвастал он, с шумом втягивая в себя воздух. — Красота!