Иван Синельников - Подсолнушек

Федя увидел гревшуюся на солнце ящерицу, погнался за ней, запутался ногами в траве и плюхнулся ладонями в жгучую крапиву. Вскочил и, дуя на обожженные ладони, заплясал на месте. Покамест он дул на руки и вытанцовывал, в другом конце переулка появился колхозный козел Громобой. Вот с кем Федя не хотел бы встречаться!

Козел был черный, а борода седая, длинная. Свалявшаяся на нем шерсть напоминала вывернутый овчиной кверху тулуп.

Козел только с виду казался добрым. Под внешней смиренностью он скрывал столько змеиного ехидства, что хватило бы десяти козлам. С самым невинным видом он подкрадывался сзади, наносил удар исподтишка, и… выбранная им жертва взлетала выше плетня. Совершив злодеяние, Громобой убегал. Особенную лютость он проявлял к ребятам.

Загнутые назад рога как-будто отковали в колхозной кузнице: точь-в-точь вилы-тройчатки, у которых отломлен средний зубец.

От одной из встреч с Громобоем у Феди сохранилась отметина на боку — словно прихлопнули на ребрах две печати. Новая встреча не сулила ничего хорошего.

Федя забеспокоился:

«Поддаст рожищами — и дух вон!»

Он с тоской вспомнил о своих друзьях-ребятах. Они хоть и подшучивали и потешались над его щукарьством, но сейчас не оставили бы его в беде. Теперь Феде ждать спасения было не от кого.

Громобой, казалось, не обращал на него никакого внимания. Не спеша, он шел своей дорогой, тряс сивой бородой и помахивал хвостиком.

Федя, как нарочно, не захватил из леса ни палки, ни хворостины. Он хотел шмыгнуть под плетень, куда убежала ящерица, — дырка мала. Хотел прыгнуть в канаву — там валялись битые стекла, дырявые ведра и дохлая крыса.

В последний момент Федя вспомнил о пуле, которая лежала в кармане. С этим оружием он решил вступить в единоборство с Громобоем.

Зажимая в кулаке пулю, Федя шагнул вперед, встал на пути рогатого чудовища.

— Эй, ты! — сказал он. — Хочешь, я тебе выбью сейчас глаза?

Козел тоже остановился. Он перестал вертеть хвостом, посмотрел на мальчика желтыми глазами. В этом взгляде Федя увидел явную издевку:

«Что, голубок, попался? — казалось, вопрошали глаза. — Сейчас я пришлепну на твоих ребрах еще две печатки…»

С обеих сторон на квартал тянулись плетни и заборы. Вдоль них росли лопухи да высокая крапива. И тут произошло что-то невероятное. Громобой повернулся и побежал, а между ним и Федей с хворостиной в руках появилась Зина. Не от пули, как думал Федя, а от хворостины убежал козел.

Когда Громобой перепрыгнул через изгородь и скрылся за кустом чертополоха, Зина спросила:

— Напугал тебя козел?

Феде надо было бы сказать правду: «Да, я испугался. Спасибо, что выручила!» Но Федя сказал возмущенно:

— Кто испугался? Я?! Пусть скажет спасибо тебе! Ты уберегла его от смерти, а то я убил бы его вот этой пулей от винтовки! — и показал на вытянутой ладони острую блестящую пулю…

…Вот каков был Федя, прозванный ребятами Щукаренком.

Маленькая пестрая облигация, которую бабушка считала нестоящей бумажкой, произвела в доме большой переполох: на нее выпал крупный выигрыш.

Поздравить бабушку пришла соседка, Юлькина мать, — вздорная, крикливая женщина.

— Голубушка, Егоровна, — сказала она, — за эти деньги вы можете купить и швейную машину, и новую кровать, и все, чего захочете!

Юлькина мать всегда кричала, как радио, а сейчас говорила шепотом, что тоже было редким явлением, как и бабушкин выигрыш. Она заискивающе смотрела на бабушку и ходила за ней на цыпочках.

Кончилось тем, что Юлькина мать пошла к соседям, а бабушка достала из сундука новую шерстяную юбку, в какой ходила в церковь, стала одеваться.

— Слава тебе, господи! — облегченно вздохнула она. — Себе куплю машинку, внуку — велосипед, а Петруше… пусть сам выберет…

Петрушей бабушка называла Фединого дядю. Жил он на Кубани, что-то там делал, изредка писал. Писем бабушка не показывала. Ей их читала Юлькина мать.

Бабушка в новой юбке отправилась на почту — вызвать дядю Петрушу телеграммой, а Федя остался дома.

С этого часа Федя лишился покоя. Ему даже снились велосипед и бабушкина швейная машина: велосипед он крутил ногами, а колесо на бабушкиной машинке — руками.

…Федя сидел на порожке, смотрел на покосившийся забор. Забор как бы раздумывал, в какую сторону рухнуть: то ли на улицу, то ли во двор на грядки.

Федя давно приметил, как из кустов за ним наблюдает Юлька. Не шелохнется, не моргнет глазом, так замаскировалась, что не скажешь, Юлька это или что другое. Платье на ней желтое, голова рыжая, и Феде кажется, будто вырос еще один подсолнух.

Юльке палец в рот не клади — оттяпает. Ее тонкий нос, зеленые кошачьи глаза, подбородок, похожий на согнутый локоть, не внушают Феде доверия. Все бы ей вынюхивать, выпытывать, а затем — выбалтывать перед соседями.

Юлька подходит к забору, нерешительно останавливается. По всему видно: хочет затеять разговор. Но Федя не расположен к беседе. Он отворачивается, смотрит на шелковицу. Смотреть на дерево интереснее, чем на Юльку. С дерева он недавно совершил невольный полет и чуть не свернул шею. Встревоженная бабушка говорила: «Носит тебя нелегкая, куда не следует. Вот бог тебя и наказал!»

Федя отлично понимал, что бог тут ни при чем: обломилась сухая ветка на дереве, вот и все. Но он не стал спорить.

Со слов бабушки выходит, будто все сотворил бог. И Солнце, и Землю, и Луну, и людей, и у него хватило времени, чтобы сбросить Федю с шелковицы на землю?..

Мимо проехала водовозка. Колеса на ней разболтанные, виляют из стороны в сторону, как пьяные. Наверно, потому, что их выдумал такими бог, они отчаянно взвизгивают: «Пить хотим, пить хотим».

Не успела водовозка доехать до речки, как в переулке появилось еще какое-то «божье творение», не похожее ни на Юльку, ни на водовозку. Шло оно сутулясь, опустив глаза в землю. Казалось, будто однажды, проходя в низкую дверь, оно забыло наклониться, стукнулось о перекладину лбом и с той поры не может поднять головы и разогнуть спину. Одето оно было в длинный до земли балахон и черную фетровую шляпу. Размахивая широченными рукавами, балахон просунулся в калитку, остановился возле мальчика.

«Поп!» — удивился Федя.

Священник, отдуваясь, поставил на землю чемодан, выпрямил спину. От этого стал выше и шире в плечах. Он достал из кармана голубой клетчатый платок, стал вытирать лицо.

Большой покатый лоб, широкий нос и зачесанные назад длинные, как конская грива, волосы, казалось, были знакомы Феде. Впрочем, он мог ошибиться. Такие волосы и нос у Николы-чудотворца, который висит на стене в бабушкиной спальне. «Но то — икона, а тут живой поп!» — рассуждал Федя.