Александр Ященко - Хруп Узбоевич

Во время такой оригинальной трапезы случилось обстоятельство, решившее мою судьбу помимо моих рассуждений. Поезд — я и это слово теперь знала — тронулся, и я начала новое неожиданное путешествие. Конечно, я могла, улучив момент, спрыгнуть на землю, но, вспомнив слова мальчика о том, что поезд должен ехать в места, обильные водой и другими прелестями жизни, я не отказалась от новой дороги.

Я не буду описывать обстоятельств, сопровождавших ее, так как они напоминали время, когда я странствовала со своими мычавшими соседками, и, скажу кратко, что, будучи единственной пассажиркой на платформе с чаном, я чувствовала себя покойной и вскоре принялась даже за свое любимое занятие — обозрение мест, которые проезжала.

Вначале это были знакомые, но уже более не опасные для меня высокие песчаные барханы. Путь лежал словно в огромной канаве среди песчаных насыпей. То и дело мы проезжали мимо каких-то смуглых людей с ослепительно белыми зубами, одетых в рваную одежду и стоявших у дороги с метлами. Песок и эти люди — вот был весь невеселый вид вначале. Но потом холмы сделались пониже, на них замелькало какое-то подобие растительности, впрочем, вид был все тот же унылый и безжизненный. Бродя по платформе, я несколько раз подбиралась к чану и пила капли воды, которые помогали мне бороться с жарой полуденного солнца. Вскоре по одну сторону дороги местность выровнялась и превратилась в далекую равнину, очевидно сухую, по которой кое-где торчали такие же сухие былинки. За этой равниной вдали потянулись какие-то горы.

В одном месте я вдруг приобрела неприятных соседей. Поезд зачем-то остановился среди дороги, и на мою платформу взгромоздились три странных человека в длинных одеждах, напоминавших халат моего первого хозяина. Перепуганная, я вновь забилась под спасительную тряпку. Однако люди меня не заметили и, забравшись на площадку, уселись чинно рядком, поджав под себя ноги. Это были такие же смуглые люди, как и встреченные мною на пути у песков, только вместо круглых высоких и гладких шапок на головах двух были надеты огромные шапки из овечьей шкуры, а у одного намотано какое-то пестрое полотенце. Каждый из них вскоре порылся в имевшемся у него мешке, и, вытащив оттуда что-то съедобное, принялся заниматься тем, что я недавно проделывала со своей тряпкой. Мешки свои они бросили прямо к чану возле моей тряпки.

Если бы не величавое спокойствие лиц моих троих спутников, я бы умерла от страху, имея таких соседей, но, понимая уже выражение лиц, я прочла в них одно только успокоительное.

— Все обстоит благополучно. А коли так, то никто не мешает нам и поесть, — говорили их лица, и, конечно, в этом не было для меня ничего страшного.

Поев, они заговорили, но… на совсем непонятном для меня языке. Еще один удар для моих знаний, хотя я уже была готова встречать такие разочарования. Я могла понимать моих соседей только по выражению их лиц и этого было пока довольно. Изучать что-либо более — было тогда неуместно.

Во время беседы один из спутников, тот, который был с полотенцем на голове, кивнул головой на мою тряпку, и я, сразу догадалась, что речь идет о ней. Положение стало вдруг критическим. Рисковать я не могла и, прочтя во взгляде другого туземца любопытство, мигом перебралась на время в один из брошенных возле мешков. Моя тряпка почти в то же мгновение очутилась в руках любопытного, завертевшего ее в своих мозолистых пальцах. Он передал ее соседу, сосед другому, а тот, поворочав моим, так сказать, гнездом, кинул тряпку на самый край платформы, куда пробираться было для меня равносильно риску быть непременно замеченной. Таким образом, я неожиданно вынуждена была поселиться в мешке, который, не сейчас, так вскоре, должен был очутиться на спине одной из этих удивительных фигур. Положение более чем незавидное, но… в таких ли я еще не была за время моей протекшей жизни! Сидеть не шелохнувшись, вот все, что мне оставалось, и я проделывала это с искусством, соперничавшим со спокойствием металлических фигурок, стоявших когда-то на столе моего первого хозяина.

Где-то ты, добрый человек? Где твои милые девочки? Думаете ли вы о вашем любимом Хрупе, покинувшем вас ради превратностей путешествия по свету. А, может быть, вы уже обзавелись другим другом? Нет, этого не может быть: второй такой крысы я не допускаю на свете. Может быть, в вашей клетке и сидит новое существо, ручное и смирное, забавляющее вас своей подвижной мордочкой и умывающейся фигуркой, но в вашем новом приятеле, если он есть, не может сидеть такой же точащий его червь знания, какой в былое время сидел во мне, да и теперь еще сидит. Это мое преимущество, и, пока я жива, я никому не уступлю право на звание ученейшей из крыс…

Старуха, пишущая эти воспоминания, и поныне хранит эту думку, только… она мало успокаивает ее старость. Ведь с ее смертью все исчезнет, как дым, и поверит ли кто-либо тому, что пишется здесь? Да и прочтет ли кто?

Но прочь, прочь тяжелые мысли, старый Хруп! Сначала кончай свое повествование, а затем уже предавайся, какому хочешь, унынию. Молодей, Хруп, и возвращайся к прерванному рассказу.

На спине человека. — В хижине туземца. — На разведку! — Стрела-змея. — Озеро и его обитатели. — Ужасное зрелище. — Мысли о врагах. — Возвращение.

Итак, я сидела в мешке, полная одной мыслью: как выпутаться из новой беды? Поезд пошел медленнее, точно подходя к месту своей остановки, и я начала приготовляться, при случае, удрать куда-нибудь из мешка прежде, чем соседи будут слезать. Но я не успела еще как следует пораскинуть умом, как вдруг очутилась на спине спутника, по соседству с его потной шеей и высокой бараньей шапкой. Мешок оказался двойной и я даже услышала его название: «хуржун». Другая половина его, которая была тоже чем-то нагружена, свесилась на грудь туземца. Я должна была еще благодарить судьбу за то, что она не загнала меня именно в ту половину с более опасным соседством бороды и мускулистых рук туземца.

Все три приятеля, не дождавшись остановки, поскакали с платформы и, перекувырнувшись несколько раз на мягком песке, встали, улыбаясь и отряхиваясь. И ушиб же меня при этом мой незваный носильщик! Если бы я была не из крысиной породы, то не поздоровилось бы мне от этого ужасного кувыркания, во время которого туземец давил меня всей тяжестью своей широкой спины. Но… ничего! Помяло немного, но тут же я и оправилась. Слетевшая было моя соседка, высокая шапка, была водружена хозяином вновь на место. Сквозь прозрачную ткань хуржуна я увидела уходящий поезд, а несколько сбоку вдали какую-то ложбину, поросшую травой.

Мои спутники, залопотав какой-то скороговоркой, двинулись вниз по откосу, вдоль травянистой ложбины.