Иван Василенко - Жизнь и приключения Заморыша

Но с неба Илька меня спустил очень скоро.

– Ты какой заголовок дал заметке о повесившемся крестьянине? – строго спросил он.

– «Трагедия в Кулебякиной», – ответил я, чувствуя, что тут мне будет выволочка.

– А ты знаешь, что об этом самоубийстве писала газета «Приазовский край»?

– Знаю. Там писалось, что причины самоубийства не выяснены.

– Почему же эта газета скрыла от народа причины самоубийства?

Не зная, что ответить, я молчал.

– Потому, что в ту газету пишут кадеты да прогрессисты. С кем они, эти буржуазные либералы? С рабочими и трудовым крестьянством или с царем и помещиками? Корчат они из себя демократов, а на деле боятся революции и демократии, как огня, ругают Маркова, Пуришкевича и Гучкова, а сами в сделке с ними. Так как же ты не воспользовался случаем и не разоблачил их прямо в заголовке? «Трагедия в Кулебякиной»! – передразнил Илька. – Самое обыкновенное обывательское название. А надо было написать: «Кадеты закрывают глаза» или «Кадеты зажмурились». Или еще как-нибудь так, чтоб ударить этих кадюков прямо по глазам. Понятно? С классовых позиций надо, с политических.

– Кадю-юков? – не понял я.

– Ну да! Кадеты – это сокращенное «конституционные демократы», а рабочие их зовут просто «кадюки», потому что здорово уж это похоже на «гадюки».

Илька засмеялся. А посмеявшись, опять принял суровый вид.

Выволочка продолжалась еще долго – и все «с политических и классовых позиций».

– Ну ничего, есть и удачные заголовки. На вот, читай. – Илька вынул из кармана небольшую газету, любовно расправил ее и протянул мне. – Это и твоих рук дело. Любуйся.

От газеты пахло резко и едко. Но боже мой, никогда я раньше не знал запаха приятнее, чем этот запах типографской краски! Да, конечно, газета – дело и моих рук. И не только по части запятых и ятей. Вот я вижу заметки, которые напечатаны совсем так, как я их обработал. Илька просто перехватил, нагоняя на меня жару. Теперь поглядывает, как жадно я читаю, и подмигивает.

Газета называется «Рабочий и крестьянин», а выше названия, выше, значит, всего, стоит неизменный лозунг – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

– Ну, налюбовался? Давай сюда. – И Илька бесцеремонно берет у меня из рук газету и прячет в карман. – А теперь читай вот это. – Из голенища сапога извлекается пачечка тонкой бумаги с отпечатанным на пишущей машинке текстом. – Читай вслух и «не так, как пономарь, а с чувством, толком, расстановкой». Мне тоже не мешает послушать еще раз эту статью.

Я уже не раз замечал, что Илька ввертывает в свою речь слова из литературы, которую мы во втором классе не изучали: значит, много читает. Как у него на все хватает времени!

Читать отпечатанное на машинке приходится поневоле «с расстановкой»: уж очень слабый оттиск. Видимо, печаталось под копирку сразу в десятке экземпляров.

– «Столыпин и революция», – прочитал я название статьи.

– Подожди, – положил Илька ладонь на бумагу. – Ну-ка, догадайся, о чем тут может пойти речь.

– О столыпинской земельной реформе, о том, что царизм ищет опору в кулаке, о сохранении помещичьего землевладения.

– Правильно, – кивнул Илька. – А главное, как буржуазия, на которую так надеялись наши меньшевики, пошла с дворянами-помещиками на сделку и предала революцию. Вот в чем гвоздь вопроса. Теперь читай да на ус мотай.

Статью мы до тех пор читали, обсуждали, пересказывали и вновь читали, пока Илька не спросил:

– Ну как, поумнел?

– Поумнел, – ответил я с удовольствием.

– А кто ее написал, знаешь?

Я подумал и твердо ответил:

– Ленин.

– Значит, и вправду поумнел. Это мы перепечатали из газеты «Социал-демократ», что в Париже выходит и сюда хитрыми путями доставляется. – Илька поднялся. – Однако я у тебя засиделся. Вот что, Митя, завтра, когда вся деревня заснет, ну, скажем, часов в десять-одиннадцать, подойди к лавочке и стукни тихонько. Паролем тебе будет: «Не продашь ли, дяденька, махорочки?» А на случай, если на улице встретит тебя какой-нибудь загулявший хлопец, прицепи вот эту штуку. – Илька вынул из кармана что-то завернутое в бумагу и сунул мне. Глаза его смеялись. – Тут уж тебя учить не приходится: человек ты в таком деле опытный.

Я развернул бумагу: в ней были усы и борода.

В назначенное время я постучал. Впустил меня Тарас Иванович.

– Никого не встретил? – шепотом спросил он, запирая дверь.

– Никого.

– Ну тогда клади свою бороду в карман и проходи в комнату.

В лавчонке было донельзя тесно: ящики с казанским мылом, мешки с крупами, железные баки с подсолнечным маслом и керосином, стеклянные банки, наполненные леденцами, пачки махорки, бечева, даже разноцветные ленты для девичьих кос – все это громоздилось одно на другом до самого потолка, и просунуться в соседнюю комнату без риска свалить что-нибудь было не так-то просто.

В комнате было полутемно. У стола сидели Илька и мужчина средних лет с мрачным лицом, с давно небритым подбородком. Присмотревшись, я узнал в нем того самого работника Перегуденко, который возит в город песок.

– А, ты? – сказал Илька и поднял фитиль в висевшей над столом керосиновой лампе. – Как раз вовремя. Ну-ка, Васыль, тисни.

На столе неуклюже возвышалось что-то покрытое кожаным чехлом. Васыль снял чехол, и я увидел какую-то странную машину с двумя валиками и торчащим над ней рычагом.

Васыль потянул рычаг. Послышался слабый скрип железа. Васыль снял с машины лист бумаги и подал мне.

– Ну, грамотей, посмотри, много мы тут ошибок наделали? – сказал Тарас Иванович.

Это был оттиск двух колонок газеты «Рабочий и крестьянин».

– Многовато, – покачал я головой, прочитав один столбец.

– Говорил я тебе, что лучше подождать Митю, – с укором глянул на Ильку Тарас Иванович.

– Так я ж для практики. Сам набрал, сам и разберу. Пока он поправит заметки, я буквы по ячейкам обратно разложу.

Уйдя с головой в правку заметок, я почти не видел, что Илька делал с набором. Только когда он опять начал выхватывать металлические буквы из ячеек, на которые был разбит деревянный ящик, я заметил, что пальцы его стали свинцово-черного цвета.

– Это от металлических букв, – объяснил мне Тарас Иванович. – У всех настоящих наборщиков руки такого цвета. Выходит, наш парень уже наборщик высшей категории.

Сказано это было с добродушной иронией, и Илька немедленно отозвался:

– Кто к чему тяготение имеет: одни в наборщики идут, другие – в лавочники.

– Поддел родителя, – вздохнул Тарас Иванович. – А в писании сказано: «Чти отца твоего и матерь твою». Непочтительные стали дети.

Хмурый Васыль неожиданно улыбнулся, отчего лицо его стало добрым и приятным:

– Все-то вы с шуточками. Веселый народ, дай вам бог удач в вашем святом деле.