Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы

— Осадочная, наверное, — говорю я.

Нам нужны осадочные — в вулканических не могла сохраниться фауна или флора, все погибло в раскалённой лаве.

— Саша! — настойчиво говорит Вольфрам.

— Базальт, кажется, — вяло произносит Саша.

Вольфрам кивает:

— Верно. Типичный базальт. Посмотрите, какой он однородный, цельный, точно выплавленный в печи. Он действительно выплавлен глубоко в подземной природной кочегарке, а потом с огнём и газом выброшен сюда. Дожди и сточные воды сделали из него как бы одно целое. А на самом деле это чужак в семье осадочных пород. — Вольфрам бережно повёртывает на ладони кусок базальта, точно жалея его бросить, потом всё-таки бросает. — Но в основном-то эта гривка состоит из осадочных пород.

Он легонько бьёт молотком по выступу гривки, и от гривки тотчас отскакивает несколько обломков. Вольфрам поднимает один обломок:

— Видите, какой излом? Зернистый, неоднородный. В давние времена это был просто песок, но со временем под давлением других пород он сцементировался в крепкий монолит.

Вольфрам вынимает из кармана маленькую лупу в оправе, разглядывает скол. Потом по очереди смотрим мы с Сашей. Белые, серые, желтоватые зёрна кварца отчётливо видны через увеличительное стекло. Когда-то эти песчаники лежали на дне моря.

Что, так и ищут эти подземные клады? Откалывают от огромной горы крохотный кусочек породы, разглядывают, увозят в город, кладут под микроскоп… Пишут отчёты и диссертации. Нащупывают невидимый след к тайникам природы…

— Вообще фораминиферы предпочитают известковую среду, а не кремнистую, — говорит Вольфрам. — Но эту гривку мы всё-таки обследуем. Давай-ка, Гарик, снимем сначала дёрн.

Он взял кайлу и принялся сдирать с гривки зелёно-чёрную дерновую шубу. Я то же самое делал лопатой. Саша без особого интереса наблюдала за нами.

Оголив кусок гривки, Вольфрам хватался за молоток, нетерпеливо отбивал кусочки породы, разглядывал их в лупу. Иные он отбрасывал в сторону, иные откладывал на расстеленный возле гривки вещевой мешок.

— Саша, стукни-ка вот здесь.

Саша стукнула. Ни единого обломка не отвалилось от гривки.

— Не так, — сказал Вольфрам. — Надо по направлению скола. Смотри.

Он отбил обломок и опять схватился за лупу. Вольфрам хотел увидеть следы хоть каких-либо организмов, чтобы убедиться, что здесь вообще была жизнь. Но древнее кладбище не спешило выдать своих покойников. Если только они здесь были.

Мы уже вторую неделю живём на берегу Урала. Погода испортилась. По ночам температура воздуха доходит до нуля, сырость пронизывает насквозь, не спасают ни одеяла, ни спальные мешки. Утром над рекой висит густой туман, белыми клочьями он расползается по берегам, повисая в воздухе тончайшей водяной пылью. Солнце не показывается в час восхода, да и днём редко пробивается сквозь густую залежь облаков солнечный луч.

Первым в лагере встаёт дежурный. Мы все, кроме Вольфрама, дежурим по очереди. Надо сбегать на Урал за водой и к половине восьмого приготовить завтрак. В восемь отправляемся в маршрут.

Вольфрам встаёт рано — почти всегда вслед за дежурным. И сразу идёт к Уралу — купаться. В любую погоду. Конечно, нам с Витькой тоже приходится купаться. Синие, стуча зубами, мы лезем в Урал. Как ни странно, но вылезаем уже не такие синие. И зубами не стучим. Холод побеждает холод.

Саша в плохую погоду не ходит на Урал даже умываться. Витька поливает ей из ковша. И воду накануне её дежурства он приносит с вечера. Дома, когда мать просила принести из колонки воды, он всегда отговаривался уроками. Но тут уроков не задают. Поэтому Витька таскает для Саши воду с Урала.

Иногда он даже ходит за ключевой водой. Он или я. До ручья намного дальше, но зато вода там вкуснее газировки с сиропом и такая холодная, что ломит зубы. Идти к ручью надо лесом. Мы уже протоптали тропинку — всегда ходим одним путём. Вообще тут больше всего достаётся работы ногам. В маршруты уходим за восемь — десять километров. Да обратно такой же путь. В хорошую погоду ничего, а в дождь приятного мало.

Хуже всего, когда дождь застанет врасплох. Утром уходишь в маршрут — солнечно, а в середине дня польёт.

Однажды так случилось, когда я дежурил. Мне-то ничего — я в плаще возился с обедом, а о них беспокоился. Особенно худо пришлось, должно быть, Саше. Вольфрам с Витькой — в энцефалитках, а она ушла в своих модных брючках и в кофточке без рукавов. Тоненькая вязаная кофточка, почти из одних дырок. А дождь холодный. Да ещё с ветром. Наверняка простынет девчонка.

Но я напрасно переживал, то и дело поглядывая на лесок, из которого они должны были появиться. За Сашу я напрасно переживал. Она пришла в Витькиной энцефалитке, синие глаза весело глядели из-под капюшона. А Витька тащился следом в мокрой насквозь майке, с его голых плеч стекали дождевые струи. Рыцарь общипанный! Ему ещё, кажется, доставляет удовольствие мокнуть и мёрзнуть из-за этой девчонки. Вот уж никогда бы не стал… Я уверен, что она даже спасибо Витьке не сказала.

Она вообще принимает Витькино рыцарство как должное. Словно он для того и поехал в экспедицию, чтобы бегать в её дежурство за водой, подносить ей хворост и развлекать её своим неистощимым враньём. О чём только он ей не рассказывает! Об индивидуальных летательных аппаратах. О непобедимом боксёре, у которого два сердца. О муравьях. Об индийских йогах. О подводных лодках. О художнике Ван-Гоге… Витька любит читать, а уроки готовит, включив приёмник, и умудряется вместе с теоремой запомнить какую-нибудь любопытную историю из жизни артистов или спортсменов. Правда, запоминает он эти истории столь же нетвёрдо, как и теоремы, но выручают Витькина фантазия и невежество слушателей. С теоремами, правда, фантазия плоховато соединяется. Во всяком случае, наш математик недооценивает смелость и находчивость. Перед контрольными Витьке приходится заниматься без приёмника.

Молчать Витька не любит, особенно когда рядом Саша. Но иногда приходится. Вольфрам, например, запрещает разговаривать за работой, опасаясь, что мы напутаем. Там, на горах, — пожалуйста, а сейчас — нет.

Мы сидим в палатке за столом, сделанным из перевёрнутого ящика. На столе горят две свечи и лежат пёстрые ситцевые мешочки, этикетки, бумага для завёртки. В откинутый полог палатки вползает ночная мгла.

Я устроился на спальном мешке, подогнув ноги. Заполняю стандартные этикетки простым карандашом, чтобы не размыло, если попадут под дождь. Повторяю надпись на бумажке, в которую завёртывается образец, — на случай, если потеряется этикетка. Кладу завёрнутый образец в угол мешочка, перевязываю шпагатиком, в другой угол — ещё один образец. Этим же отнюдь не творческим делом заняты и Саша, и Витька.