Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Сашенька внесет блюдо с пельменями, душистый черемуховый пирог, накормит детей, сядет к столу, знакомо откинет со лба прядь волос, улыбнется. Милый строгий школьный комсорг, маленькая комсомольская богиня. Мы вспомним годы ее комсомольского величества, когда она отлично вела дела в ученической комсомольской организации, а Николаев со свойственной ему энергией и хваткой заправлял учителями-комсомольцами. Они оказались рядом, надежные помощники, друзья и союзники по комсомолу.

«Здорово было — какие праздники спортивные готовили, вся школа ходуном ходила. Форму шили, репетировали. А наши комсомольские собрания, а вечера!»

Саша еще раз грустно улыбнется, в долгом разговоре вспомнит одноклассников, приоткроет их маленькие тайны, что уж теперь, кто кого любил, по ком вздыхал, на ком женился. Интернатских семей мы насчитываем больше двадцати.

— У Нади с Юрой трое, у Сазоновых мальчик и девочка, у Лены с Сашей трое, у Оли и Володи недавно второй родился, у Тани Горчаковской трое, у нас вот трое. Хоть детский сад открывай.

Николай Никитович нежно обнимет сонного сына, унесет в кровать, а когда вернется, расспросит о Москве, помолчит и задумчиво так про свое:

— Долго я в интернате не продержусь. В лучшем случае до лета. Там опять куда-нибудь перебросят. Где только я не работал — ив ГИТУ, и в школе, и в учкомбинате, и Домом пионеров руководил. — Он опять помолчит. — Думаете, Саше со мной легко? Да я бы ей год семейной жизни за два засчитывал.

ИЗ ПИСЕМ ДРУЗЕЙ:

…Знаешь, я считаю, мне повезло! К тому, чтобы состояться в жизни, должно быть одно непременное условие, должен быть человек, для которого я есть Судьба. Я твое быть или не быть, победа или поражение, зло или добро, счастье или зряшность. Если умру, никого не собирай. Приходи одна. Это будет то, что надо. Мне. Поняла?

Как сын? Мне очень хорошо было с вами. Скоро я снова приеду к вам. Поздно вечером позвоню три долгих звонка, и ты мне откроешь. А пока я в пути. Пожелай мне удачи. Только ты держись! И будь спокойна за меня. Хотя я сейчас хожу как неприкаянный — «выбрал себе жизнь мечтательную, ибо ничего не получается в действительной». И. 111.

…Мне так много хочется сказать тебе и так не хочется наспех. Утром чуть свет, как лунатик, встаю, вешаю пеленки во дворе, две веревки, с удовольствием, как ни глупо это звучит. Потом варю кашу, потом бегу на кухню, потом варю пюре. Потом… и так до самой ночи. Это мое состояние, в общем-то, не редкость, вперемежку со множеством отчаяний и терзаний, я часто вот так счастлива — от снега, от травы, от книги какой-нибудь…

Летом к нам собирается Юркин брат с семьей. Народу будет — тьма. Мама говорит: «На полу будем спать». И смеется. В войну мы, дети, часто на полу спали, тогда очень жарко было летом, вот и спали. Е. Г.

…Думаю, ты меня простишь за молчание, потому что даже тогда, когда прощать не надо или нельзя, ты можешь совершенно убежденно и убедительно сделать обратное.

Веревочка, которую ты привязала к дверной Сережиной дубинке, на месте, и они вместе делают то, что и должны, подают мне сигнал, когда я выхожу из дома, и приветствуют, когда возвращаюсь. Б. Р.

…Мои самые нежные и теплые чувства принадлежат тебе. Будь спокойна, знай, что всегда и во всем ты можешь положиться на человека, который был, есть и будет предан тебе всей душой. Э. С.

…Моя жизнь очень однообразна. Прилетела, затеяла ремонт, провозилась почти месяц — и сижу в своей келье одна. Настроение страх какое, чувствую, не выкарабкаться. Мне плохо, потому как очень одиноко. И. Н.

…Вчера я прилетела из Красноярска. Две недели жила в тайге с охотниками, а потом две недели плыла с одним старым лоцманом на плоту от Хамсары до Кызыла. Жизни таежной хлебнула, во многом разобралась, людей поняла, и люди меня приняли как свою. Никогда мне так не думалось, что жила я не своей жизнью, место чужое занимала. Всю жизнь мечтала жить в избушке, в лесу, но мечта давно превратилась в детскую смешную сказку. И вдруг все сказки сбылись. Сколько одиноких избушек я встретила! И из каждой уходишь с чувством, будто от счастья своего уходишь. Парня одного в тайге встретила, охотник. «Я, — говорит, — искал тебя всю жизнь, а ты уходишь». Е. Г.

…Давно-давно, когда мы были в отпуске дома, в том самом, когда ты приезжала к нам, когда я столькими слезами провожала тебя, так вот в том самом отпуске мой папа рассказал о маленькой такой, казалось, мелочи. Мальчик, сын наших близких приятелей, которого я любила с шести (да, да, с шести!) лет и до четырнадцати, оказывается, сказал на моей свадьбе моему отцу: «Что ж ваша дочь так рано выходит замуж? Я даже не успел сказать, что люблю ее». На мгновение показалось, что, если бы я это знала раньше, я бы, может, всю свою жизнь перерешила. Я понимала, что и тогда, то есть раньше, ничего бы не изменила и не изменилось бы, но стало больно.

Завтра четырнадцать лет нашей супружеской жизни. Мы всегда отмечаем эту дату. Понимаешь, каждый год так мучителен, что нельзя не отметить. Л. К.

Р. S. Как это справедливо, что и у тебя, и у меня будет тридцатитомный Достоевский. По-моему, никто не дает своим героям так последовательно вести себя, так откровенно жить и совершать такие поступки. Обнаженные нервы эти пугают безумием.

…У меня было раньше золотое правило: не пытайся удержать человека, встретившегося на пути, не пытайся остановить прекрасное мгновенье, не хватай снежинку руками. Встречая людей разных, прекрасных, удивительных, знай, они отдали тебе свой самый лучший миг, свой лучший поступок. Сколько раз я нарушала эти свои мудрые правила и всегда горько жалела. Е. Г.

«Священный сладостный обман, души волшебное светило… Оно сокрылось, изменило… Храни меня, мой талисман».

Каждое утро первыми приходят в школу повара. В семь утра будят детей физрук Федор Викторович и старший воспитатель Николаев. Следом за ними появляются воспитатели. К первому уроку собираются учителя. Директор в школе с утра до вечера.

По штату у нас двенадцать воспитателей. У воспитателя в среднем 30 человек на руках. Каждого надо утром поднять, покормить, отправить на занятия. Во второй половине дня — внеклассная работа, пионерские и комсомольские дела, дежурство, мытье полов. Да мало ли что? Воспитатели приходятся детям и мамами, и нянями, и подружками, и старшими братьями и сестрами. Взрослые остаются один на один с ребенком, с его миром, с его способностями и болезнями, с его наследственностью, привычками, прошлым. Просчеты и промахи в воспитании сваливать не на кого — ни на мать с отцом, ни на бабушку с дедушкой, ни на улицу, ни на среду.

И детям нелегко — кому жаловаться? В семье от несправедливости учителя ребенок прячется за мамину спину. А в интернате?