Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

— Сбили! Сбили! — закричал Володя. — Молодцы!

— Это мы! — завопил Саша. — Девчонки, это мы!

— Что с Жекой? Где он? — трясла Володю за плечи Ирка.

Что сказать? Володя представил себе на мгновение ползущее по снегу корыто… нет-нет! Он не умер. Он будет вечно жить в его памяти, в их общих мечтах…

— Отец его вернулся. И забрал на боевой корабль, — ответил Володя и выплюнул снег — кто-то из девчат-зенитчиц швырнул ему в лицо пригоршню. — И он просил тебе передать, что ты самая лучшая на всем свете девчонка!

Рано утром, еще затемно, Пургин ушел, а Володя, разбудив Иришку, начал собирать ее в дорогу. Да что собирать? Просто умыл ее, подогрев воды в чайнике, да потеплее одел, обмотав ее под пальто теплым платком. Сунул за пазуху остатки подарка. Девочка молчала, сонно глядела в его лицо широко Раскрытыми глазами, а потом вдруг скривилась и заплакала.

— Что ты? — проворчал Володя. — Там же будет лучше.

— Не хочу-у, — всхлипывая, бормотала Иришка. — Ну зачем ты меня отдаёшь, зачем?

— Я тебя не отдаю, — проговорил Володя, чувствуя, как у самого слезы закипают на глазах. — Ну что ты, чижик? Я тебя найду. И заберу. Вот честное мое слово.

Потом он напоил Ваганова. Тот похлебал горячей воды и, пробормотав что-то, опять откинулся на подушку. Теперь нужно сделать фанерку. Фанерка была уже приготовлена, только вот веревочку продеть. Орудуя топором, Володя пробил в углах фанерки отверстия, просунул туда веревочку. Теперь ее можно повесить Иришке на шею. Достав из-под подушки химический карандаш, он намочил фанеру и написал: «Ирина». Немного подумал и добавил: «Волкова». И свой адрес.

Рыжая шуба стояла уже возле самых дверей эвакопункта. Заглянув в лицо девочки, Володя наклонился. Иришка обвила руками его шею. Слезы текли по ее лицу. Очередь шевельнулась, распахнулись двери, и Володя, разжав руки Иришки, отошел в сторону. Мелькнуло ее маленькое несчастное лицо, двери захлопнулись, и Володя, постояв немного, пошел домой.

Часов в одиннадцать пришел Пургин с тремя мужчинами в черных полушубках. Они взломали квартиру Комарова. Слышно было, как они двигали вещи, хлопали дверками шкафов, швыряли стулья. Потом один крикнул: «Есть. Целый склад ракет». С большим тюком они вышли из квартиры и заколотили дверь.

Собрали Ваганова. Он немного приободрился, даже поплескал себе в лицо ледяной воды и попытался сам пойти, но тут же схватился руками за стену. Лейтенант подхватил его и повел из квартиры. У подъезда дома стояла военная машина, в кузове лежал Комаров. Володя пригляделся: на шее Комарова сверкнул жгутик золотой цепочки; влез в кузов, наклонился и дернул за цепочку. Это был мамин знак зодиака — длинноволосая дева, бегущая между звезд.

Привели Ваганова и усадили в кабину. Он прижимал к себе укутанный в прожженный брезент автомат. Донимал холод, и Володя пританцовывал возле кабины, стукал валенком о валенок.

— Жди, — сказал лейтенант Пургин, поднимаясь в кабинку. — Приеду за тобой дня через два-три. Понял?

— Буду в зоопарке, — ответил Володя.

Грузовик медленно уезжал по заснеженной улице.

Опять одиночество. Володя постоял у входа. Серый, покрытый изморозью, с сугробами до первого этажа, дом был похож на поднявшуюся из застывшего океана скалу. Скалу, лишенную каких-либо признаков жизни. «Прощай, Иришка, прощай, Ваганов…» Страшно было представить, что вот сейчас он войдет в этот пустой дом и будет подниматься по гулкой лестнице, а потом заскрежещет замок, и он войдет в совершенно пустую квартиру. «К Ирке и Саше, — решил он. — Хоть часик бы посидеть у печки в бункере».

— А ну, назад! — грозно и непререкаемо крикнул боец, охраняющий орудия, и повел в сторону мальчика штыком винтовки. Володя открыл рот, чтобы сказать, что он тут свой человек, и что его хорошо знает Саша, и что они самолет… Но боец, которого Володя видел на батарее в первый раз, сказал еще грознее: — Назад, говорю. Приказ есть строжайший!

Володя пошел к себе.

Крыса мелкими прыжками метнулась под лестницу, приподнялась на задних лапах и показала острые зубы. Володя крикнул, пугая крысу, эхо прокатилось по этажам, но крыса даже не пошевельнулась.

Он поглядел вверх и увидел еще одну тонкую, противную морду, торчащую между железными прутьями перил. Остро, пронизывающе сверкнули точечки глаз, и Володя поежился: столько ярости и злобы вдруг ощутил он в этом пристальном, изучающем взгляде зверька. Может, крысы решили, что именно они, и никто другой, хозяева этого дома?

Когда отпирал дверь, с верхней площадки лестницы донесся полный тоски крик кота. Володя позвал его, и кот сбежал на один пролет. Потом, постояв там немного, снова закричал и метнулся на чердак. Помедлив, Володя стал подниматься наверх.

— Мур! — позвал Володя.

Какой-то легкий шорох у ног, мелькание стремительных серых теней. Черные глубокие следы — Комарова и Пургина. Пистолетная гильза… Мяуканье кота в глубине чердака. Володя шел на его голос и шепотом звал, подманивал.

Вдруг что-то толкнулось о его ноги, Володя наклонился: «Мур!» В темноте двумя зелеными огнями сверкнули его глаза. Володя схватил кота, прижал его дрожащее костлявое тело и бросился вниз по лестнице. Захлопнул дверь, постоял немного в темноте и звенящей тишине коридора. Мур шевельнулся, он выпустил кота из рук, а сам поспешил к печке, торопясь разжечь ее.

Гори, огонь, пылай. Володя погрел руки, потом поставил на печку котелок с остатками жидкой пшенной кашицы: Пургин, уходя, оставил ему один брикетик концентрата. Ешь, Мур, где ты? Ему похлебки Володя налил в консервную банку. Дрожа от холода и, наверно, от страха, прижимаясь тощим животом к полу, кот подполз к банке и сунул в нее морду.

Володя протянул руку. Кот перестал лакать и взглянул на него. «Подожди, я ведь никуда теперь не денусь, дай доесть», — прочитал Володя в его печальном, усталом взгляде. Вздохнул: может, этот кот — самый последний из живых котов во всем городе. Присмотрелся: правая лапа у Мура была кривой, видно, попал в капкан? Левое ухо будто надкушенная печенина, а на тощей шее — обрывок веревки. Кто охотился на тебя, Мур, из каких ловушек ты уходил? Кот долакал похлебку и опять взглянул на Володю: я готов. И тот опустил ладонь на его голову, провел по ней и стал гладить.

Володя со странным, щемящим чувством грусти и какой-то легкой, летучей радости все гладил и гладил кота по его горбатой спине, а кот, покачиваясь, глядел на огонь. И вдруг как-то неуверенно замурлыкал и начал мыть морду. Володя глядел на кота, а тот все водил своей кривой лапой по морде и хрипло, простуженно вымурлыкивал древнюю песню котов. Песню откуда-то оттуда, из теплого мирного времени, когда были живы отец, мама, бабушка, когда тысячи ленинградских мальчишек и девчонок в тысячах ленинградских квартир тискали, ласкали, мучили, укладывали спать с собой и слушали добрые, сонные песни тысяч таких хороших — без которых просто жить нельзя — кошек, котов, котят. Мур. Как же ты в этой лютой, отчаянной жизни не забыл свою песню? Володя опять погладил кота: не бойся, Мур. В городе должен быть хоть один живой кот.