Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

— Вчера открываем квартиру: мать мертвая, а хлопчик сидит на ледяном полу и ремень грызет, — сказала Марина, разглядывая карту. Девушка взяла с табурета шапку, надела ее, туго завязала тесемки.

— Медленно работаем, — сердито сказала Зоя. — Мало успеваем за день сделать.

— Мало? Моя группа уже сто сорок ребятишек понаотыскивала, — обидевшись, сказала девушка. — Нас самих мало!

— Отправляйтесь, — сказала Зоя.

— Пятая группа, за мной! — скомандовала девушка, и в разных местах комнаты поднялись с коек, диванов и табуретов несколько юношей и девчат.

— Волков, Нина, идите сюда, — позвала Зоя. Она протянула руку. — Здравствуйте. Молодцы, что пришли. Итак?

— В зоопарке мы. Возим воду, добываем дрова, пропитание для зверей, — сказал Володя. — Но хотелось бы что-то еще делать. В общем, можем полдня там, полдня тут.

— На курсы бы нам… радистов, — сказала Нина. — Слышала я, что где-то есть такие.

— А петь? Танцевать умеете?

— Петь? Танцевать? — растерянно переспросил Володя.

— Умеем, — сказала Нина и толкнула его в бок. — А я, к примеру, и стойку на руках могу.

— В агитбригаду пойдете, — сказала Зоя и, поднявшись из-за стола, протянула Нине руку. — Идите сюда, к печке. Угощаю чаем, вот кружки. Наливайте. Пойдете по госпиталям и воинским частям. Вот сухарь вам, на двоих. Каждое утро будете получать у меня сводки военных действий.

— Есть, товарищ командир! Жаль, Герки тут нет, правда?

— Да он же вам приветы передавал, и тебе, и Лене. Письмо на райком пришло. — Зоя выдвинула ящик стола и, порывшись в бумагах, достала треугольничек письма. Развернула. Сказала: — Воюет уже наш Герка. Вот: «Заштопали меня, стал крепче, чем был. Ленке спасибо: она меня из окопа выволокла. Месяц пробыл на краткосрочных курсах, и теперь я — танкист. Воюем, Зоя. Бои тяжелые, но и фрицам достается!.. Увидишь Вовку Волкова — скажи: сожгли мы уже пять фашистских танков. Так что слово я свое сдержал». — Зоя свернула письмо, взглянула на часы. — Всё, ребята. — Позвала: — Синицын! Со своей группой отправишься на Большую Зеленину улицу.

— Повернусь? Ты уж очень долго.

— Минутку… Какой нетерпеливый. Ведь у нас сегодня премьера. Можешь ты это понять? Теперь поворачивайся.

Володя повернулся и ахнул. Только что вот в эту каморку, заваленную матрацами и тюками белья, они вошли как два чучела. Правда, когда он снял свое пальто и валенки, а потом надел ботинки и одернул свитер, он уже, конечно, был совсем и не чучелом. Но Нина? Перед ним стояла сейчас тоненькая, в белых рейтузах и коротеньком, в серебряных блестках платье — Зоя где-то добыла — золотоволосая девчонка.

— Какая ты… — пробормотал Володя.

— Здравствуйте, леди и джентльмены! — звонким голосом произнесла Нина и, щуря свои глазищи, присела в книксене. — Я вернулась оттуда, из нашего прекрасного прошлого.

В соседней комнате послышались хлопки и нетерпеливые голоса: зрители ждали. Володя пошел к двери. Оглянулся: не оторвать глаз от Нины. Он никак не мог оставить ее тут одну! Кажется, выйди он из комнаты — и она исчезнет…

Будто поняв, о чем думает Володя, Нина улыбнулась какой-то странной, горькой и вместе с тем счастливой улыбкой и подбежала к нему. Провела несколько раз по его волосам расческой, подтолкнула к двери, сказала:

— Я не исчезну.

Большая палата была забита битком. Койки сдвинуты, и на каждой из них по два-три бойца. Белые рубахи, полосатые тельняшки, одеяла и шинели на плечах. Костыли, култышки. Напряжение в лицах. Оживление и улыбки, когда вошел Володя.

Дыхание перехватило, Володя остановился посреди палаты, судорожно глотнул воздух. Стало очень тихо. Кто-то кашлянул, и на него шикнули.

— Стихотворение поэта-орденоносца Прокофьева, — сказал Володя.

И вдруг стало легко-легко.

— «Я знаю песню! Для нее нет никаких преград! Я славлю мужество твое! Великий Ленинград! — Остановился. — Весь облик города-бойца… Все связанное с ним. Я верен буду до конца! Традициям твоим!»

— Браво, юная гвардия! — крикнул моряк в тельняшке и, сунув руку под подушку, вынул бескозырку. Надел ее, расправил на плечах ленточки и спросил: — Ну, как на фронте?

— Дорогие товарищи, раненые бойцы, — сказал Володя. — Враг уже начал ощущать на себе страшные удары нашей Красной Армии. Он уже устилает трупами русские поля! Освобождены от немецко — фашистских оккупантов Ростов-на-Дону, Тихвин, Елец, Рогачев, Клин, Яхрома, Солнечногорск, Истра… — Раненые задвигались, захлопали. — Поправляйтесь. И идите мстить фашистам! Вас ждут на фронте.

— Мы отомстим! Будь уверен, хлопчик… Дай срок! — разнеслись под сводами палаты возбужденные, яростные голоса. — Они еще нажрутся наших пуль.

— Актриса ленинградского цирка! — крикнул Володя, подняв руку. — Нинесса Пескуале. Танцы и песни!

Инна выпорхнула из каптерки. Сначала палата замерла, а потом раненые захлопали, закричали. Наверно, на каждого из них, так же как и только что на Володю, Нинин вид произвел ошеломляющее впечатление — как, откуда в этом блокадном городе оказалось такое чудо? А Нина, мягко пробежавшись, сделала «ласточку», потом стойку на руках с переворотом в мостик и — колесо. Затем танцевала и пела про Любу-Любушку, про ту, которую никто не в силах позабыть.

— Про Сашу, — попросил моряк.

Затихшие, с добрыми лицами раненые, как зачарованные, слушали Нину. Песни были такими дорогими, знакомыми, что, наверно, у каждого в этот момент сердце сжималось от любви и тоски к тому, что уже миновало, чего уже никогда не будет…

Все, кто был в палате, хорошо знали песню и подхватили ее. А потом, чуть передохнув, Нина запела про юного барабанщика.

— «Мы шли под грохот канонады! — чистым сильным голосом начала она и встала по стойке „смирно“. — Мы смерти смотрели в лицо!»

— «Мы смерти смотрели в лицо!» — подхватил Володя и тоже встал по стойке «смирно» и почувствовал, как холодок пробежал у него по спине: да, сколько раз они уже смотрели смерти в лицо… Это о них песня, вот о нем, и Нине, и Зое, и Толе Пургине, и всех-всех, кто присутствует тут. Это о них, это — их песня!

Володя видел, как те, кто мог стоять, тоже встали и пели про юного барабанщика, павшего в смертельной схватке с врагом.

Их долго не отпускали. Моряк попросил написать письмо, а другой раненый, с забинтованным лицом, — прочитать. Потом главный врач позвал Володю и Нину на кухню и подвел их к столу, на котором стояли две большие кастрюли с остатками каши. А Володя с Ниной, переглянувшись, схватили ложки и начали соскребать с алюминиевых стенок еще теплую, немного пригоревшую, невероятно вкусную пшенную кашу…

«Дз-зз-зз!»

Володя открыл глаза, сунул руку под сплюснутую лепехой подушку, нажал кнопку будильника. Страшным усилием воли заставил себя сесть. Холодина!