Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4

Скоро мы выйдем провожать зиму, и дети вплетут в гриву старого коня разноцветные ленты, навесят бубенчики и с веселым гиканьем проедут на санях по улицам нашего маленького города. А пока Чалый плетется к воротам, тянет за собой сани, и возчик лениво шагает рядом.

Звенит звонок на большую перемену.

По теплому переходу дети спешат в столовую на второй завтрак. Впереди замечаю Лешу Петрова и Матюшенко. Мальчики идут быстро, энергично. Так ходят люди, хорошо сделавшие свое дело.

— А ну подойдите. Курили? — останавливают мальчишек десятиклассники Юра и Коля.

— Не-е-е, — как всегда тянет Петров и улыбается.

— А ну дыхни!

— Ты чего?

— А ничего. Дыхни, говорю.

Я смотрю, как Юра шарит по карманам. В верхних — пусто, а в кармане брюк измятая пачка «Беломора». Папирос в ней штук пять или шесть.

Леша в 5-м классе, а курит уже полтора года. Вите 9 лет, курит года два.

— А у меня в семье все курят, — как бы в оправдание говорит он.

— А моя мать не курит. — Леша всегда защищает мать. Недавно она приезжала к сыну. Привезла мальчику новый костюм, рубашку, ботинки, книги. Пришила все пуговицы. Сына ей не дали, и вечером она уехала на Север, за Полярный круг.

Леша поворачивается ко мне:

— Если бы отпустили к матери хоть на два денечка, честное слово, бросил бы курить.

— Ты сам попытайся, — убеждает Коля.

— Я пытался. Два раза бросал. Как-то тут четыре дня не курил. Честное слово. Сегодня опять потянуло. Не-е-е, я не могу бросить.

Я смотрю на его низко опущенную голову, коротко остриженные волосы, голый худой затылок. Леша что-то чертит ботинком на полу, шмыгает носом:

— Не-е-е. Не могу.

Через неделю Леша опять исчезнет. Его будут искать, а когда найдут, поедет за ним немолодая воспитательница, у которой класс на руках и двое своих ребятишек. Она вернется, войдет в кабинет директора, опустится на стул у самой двери: «Надо что-то делать», и директор после долгой паузы примет решение: «Договорюсь через крайоно, пусть переведут в интернат поближе к матери. Оттуда приедут и заберут Петрова». А воспитатель тихо так: «Да мы сами сложимся и отвезем его. Только бы поскорее. Сколько можно — и парень страдает, и мы намучились».

Леша живет у нас меньше года. Дети таких называют бродягами. Воспитатели говорят: «Мой опять в бегах».

— Помните Севу Быстрова? Я два года за ним гонялся. Ему всего двенадцать лет было, маленький такой, у солдат отсиживался. Солдаты любили его, прозвали сыном полка и даже форму выдали, — рассказывал дядя Саша. — Как-то вечером поймал его, привез в интернат, велел воспитателю доложиться, а сам домой поехал. А он, оказывается, в девять вечера удрал, елки-моталки! Ну, думаю, поймаю, уши надеру. Нашел через несколько дней. Сел он в машину, грязный, испуганный, голодный. Одни глазенки блестят. Жалко так стало. Какие тут уши…

Последний раз я его из траншеи вытаскивал. Подъезжаю, вижу, Сева. Парни его так, знаете, за спины, за спины хоронят. Но я-то его сам видел. Вытащил, конечно, посадил в машину. Вот тут уши маленько и надрал… Потом его в спецшколу оформили. Сидел за что-то. Недавно приезжал, курсы шоферов закончил. Что, говорю, неужели все понял? «Все понял».

Кто знает, может, Леша, Юра и Виктор тоже всё поймут, когда вырастут. А сейчас их манит воля. Они убегают из тепла, прячутся в сырых траншеях, ездят «зайцами», курят, спят на жестких вокзальных лавках, в осеннюю пору, в холод и непогоду греются в темных кинозалах, во все глаза глядят на экран, а по вечерам перекидываются в карты у теплых труб городского коллектора.

Детей в конце концов разыскивают, возвращают на белые простыни, за обеденный стол к дымящемуся супу, к книгам и тетрадям. Недели две, а то и месяц беглецы набирают силы, отъедаются, ходят с классом на линейки, моют полы и бодро поют на пионерских сборах: «Сегодня мы дети, советские дети, завтра, завтра советский народ…»

А в один из холодных осенних дней опять исчезнет Леша или Юра, Витя или Андрей. Они уйдут в неуют, томимые одиночеством, неприкаянностью, горьким осознанием своей никому ненужности.

Лешу увезут в конце года. До отъезда он успеет совершить несколько побегов, и, как всегда, по возвращении будут стоять возле Петрова мальчишки, и кто с недоверием, кто с завистью, кто от нечего делать вслушиваться в Лешины рассказы, пересыпанные крепким словцом. Леша где приврет, где пожмет плечами, а в общем-то поведает грустную историю, из которой убери сочиненные и перевранные подробности и ничего, кроме выстраданной любви к матери, не останется.

Леша уедет, но и на новом месте не приживется, не успокоится бродячая, одинокая душа мальчика, и, засыпая на казенной кровати, он услышит толчки своего испуганно бьющегося сердца и утром после завтрака бесследно исчезнет, прихватив на первое время ломти душистого белого хлеба.

Петров сбежит тихо и незаметно, как сбежал переведенный к нам недавно одиннадцатилетний Андрей. Андрея вернули. Через месяц он исчез снова. Розыски объявить не успели. Андрюша появился среди бела дня в спальне с новеньким транзистором в руках. Транзистор он купил на деньги, которые выкрал в заранее высмотренной квартире.

Андрей убегает в месяц два раза. Почему его отправили к нам из Тарасовского интерната? Из-за побегов и краж? А Лешу за бродяжничество? А почему перевели из Лобановки девятилетнего Витю? В детдоме остались друзья, и он бегает к ним за пятьдесят километров. Дождь ли, грязь…

Скоро Лешу Петрова увезут от нас. Увезут и Полю с Сережей. Детей приняли в августе в 1-й класс. Но 1-й класс не открыли. И с 1 сентября Полечка с Сережей ходят в городскую школу. Школа в семи минутах от интерната. Утром дети поднимаются со всеми, завтракают, а когда наши ребята по теплому переходу идут в школьное здание, за Полей и Сережей захлопывается входная дверь.

Школа близко, но дети почти каждый день опаздывают на первый урок. Классный руководитель замучила нас жалобами, да и воспитателям тревожно — не случилось бы чего с детьми в темные зимние часы. На днях директор решил отправить детей в 1-й класс Тарасовского интерната. Ребят увезут в зимние каникулы. Родителей у них нет. У Сережи старенькая бабушка да брат Дима в 3-м классе. Бабушка приходила вчера, грузная, дышит тяжело, лицо и руки в мелких морщинках. Плачет: «Не могу, дочка, с ними управиться. Старая я, а так бы никогда в интернат не отдала».

Поля совсем одна. Огромные черные глаза девочки смотрят на всех нас с тоской и укором. Она не опускает глаз, не склоняет свою красивую, остриженную под мальчишку голову, не плачет, не сопротивляется, только говорит совсем тихо: «Я не хочу уезжать».

Как сложится ее судьба? Найдут ли друг друга после смерти бабушки Сережа и Дима?