Евгений Аврутин - Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия

Крикнуть сейчас? Хватит ли одного крика для тревоги? Первый же крик по-русски – и жить ему, в плотном кольце врагов, долю секунды. Услышат ли, поймут ли на бастионах то, что он успеет за эту долю секунды прокричать?

Генерал глядел уже не возмущённо, а удивлённо. Таких курьеров при штабе явно не числилось.

И тут Саша понял, что можно сделать. Что надо сделать. Как пощекотать этого зверя, замершего перед броском.

– Форвард! – крикнул он коню, пришпорил его, не жалея боков.

Вороной жеребец был не просто благородным конём. Он был боевым конём и знал: иногда человек отдаёт самые странные и неожиданные приказы. Но они должны быть выполнены. И рванул с места в карьер. На лице генерала так и осталось прежнее изумление, когда Саша, влетев в небольшое пространство, поравнялся с ним. Но нужен был не генерал. Саша чуть склонился с седла и вырвал знамя из рук столь же ошарашенного знаменосца. В последнюю секунду тот заорал, ощущая, что с ним происходит самое страшное, что только может произойти с тем, кому доверен флаг. Но удержать древко не смог.

Саша заорал не тише:

– Тревога! Французы! Атака!

Орал снова и снова, не жалея глотки, понимая, что жить недолго, чего глотку жалеть? Орал, шпорил коня, стараясь добросить свой крик как можно дальше вперёд.

Знамя было тяжёлым, держать его в вытянутой руке не просто трудно – больно, как лезть по канату с корабля на корабль. «А в Средние века копьё было бы легче?» – со злостью подумал Саша.

Передние ряды опешили. Среди солдат Мэйрана, как и во всем войске союзников, было полно зелёных новобранцев, а всадник со знаменем, рвавшийся сквозь ряды, привёл бы на миг в замешательство и опытного воина.

Так или иначе, Сашу пропустили – кто не пропустил, был опрокинут огромным жеребцом.

В следующих шеренгах колонны кое-кто, сообразив с небольшим опозданием, что происходит, обернул к нему штыки, направив их в грудь коню. Саша, прокусывая губы от тяжести и злости, перехватил древко ближе к началу, сжал ещё крепче и взмахнул флагом, будто алебардой. С малого, бокового замаха ударил по штыкам.

Перед конём возникло пустое пространство, блестящая сталь отпрянула. Ни один из солдат не решился принять коня на штык, рискуя при этом проткнуть полотнище. К древку тянулись руки, но никто не решался ухватить само знамя.

Новый взмах, и новая щетина горизонтальных штыков стала лесом. А конь рвался вперёд.

Сашу охватил дикий восторг и азарт – надежда вернулась. В его голове блеснули стихи его великого тёзки, сказка о том, чего не было:

Он продолжал орать, не щадя глотку. Не щадя руки и плеча, махал флагом, постоянно приподнимая его – лишь бы не перехватили древко. Каждым взмахом расчищал пространство спереди и справа, пытался даже махнуть влево. В голове мелькали молитвы, стихи, дорогие имена.

Вспыхнула и осталась почти незамеченной боль – вонзили штык в ногу. Кололи и коня, тот тоже дико ржал, но от этого ещё пуще рвался вперёд.

Саша не видел, как с боков возникло новое движение. Запрет на громкие команды действовал: полковники не могли объяснить младшим офицерам, что за всадник размахивает знаменем и скачет через войско к передовой, а лейтенанты тем более ничего не могли объяснить капралам. Вдобавок кто-то услышал слово «атака». И вперёд потянулась вся штурмовая колонна.

Ещё один взмах, и конь, уже волочивший двух солдат, вцепившихся в седло и в Сашу, выскочил на открытое пространство. Радостно заржал, рванулся вперёд, солдаты разлетелись по сторонам.

– Feu! – донеслось сзади, не одна команда, а несколько приказов-призывов. В этом крике была вся душа французского солдата: лучше нарушить самый чёткий приказ командования, чем позволить врагу увезти знамя.

Выстрелили сразу, человек пятьдесят. Пусть в темноте, пусть по уносящейся цели, но несколько пуль попали в жеребца, одна толкнула Сашу в плечо. Конь по инерции пролетел ещё несколько саженей и свалился, придавив седока. Все, кто был в передних шеренгах, не дожидаясь приказа, рванулись к нему.

Саша слышал людской топот, видел блестящие штыки. «Может, отдать знамя, ещё вырвут вместе с руками? – подумал он. – А какая разница, все равно не жить. Подержу ещё немножко».

И тут темнота озарилась, но уже не ружейным залпом.

На Первом и Втором бастионах сперва услышали неразборчивый крик. Чуть позже сигнальщики в поле сообщили по цепочке, что кричат про французскую атаку, а противник начал движение. Ружейный залп стал сигналом к удару из всех заряженных орудий. А они стали сигналом для русских пароходов в Килен-бухте, чьи пушки тоже были нацелены на пространство перед двумя бастионами.

Одни бомбы разорвались просто в поле, другие – среди солдат, бегущих к Саше. Иные – поразили плотные колонны, ещё не сдвинувшиеся с места.

У генерала Мэйрана было только два варианта действий: стоять на месте, под этим расстрелом, или рвануться вперёд. Приказа отвести свою дивизию в эту ночь у него не было.

И генерал скомандовал атаку.

Саша почти не чувствовал боль – но видел свет от разрывов бомб. В одной из вспышек он увидел над собой французского капрала с навакшенными усами и скривившимся от злобы лицом. Капрал поднимал ружьё, готовый проткнуть его штыком.

«Дядюшка, Катерина Михайловна, Данилыч, Джейн, прощайте все», – подумал он, закрывая глаза…

Саша не увидел совсем близкую вспышку от разрывов двух бомб, пущенных с пароходофрегата «Владимир» и опрокинувших взрывной волной и осколками столпившихся над ним французов. Не понял, что штык так и не вонзился в него, но сверху рухнул мёртвый капрал и ещё два солдата, cтавшие страшным и очень своевременным ковром: ведь минуту спустя на этом месте уже были сотни бегущих сапог. Дивизия Мэйрана устремилась в атаку едва ли не за полчаса до трёх ночи – назначенного времени штурма. Устремилась навстречу выстрелам всех русских орудий, какие только могли её достать, сначала бомбами и гранатами, потом картечью.

Несмотря на неожиданную артиллерийскую пальбу, начать общий штурм до указанного срока союзное командование так и не решилось. Поэтому в три часа ночи орудия, уже скосившие колонны Мэйрана, были наведены на другие цели, а резервы, укрытые в глубине, вышли на бастионы.

Союзники, особенно французы, не веря, что это утро может закончиться иначе, чем победой, рвались в атаку. В эти страшные часы генералы не щадили ни солдат, ни себя. Они снова и снова штурмовали бастионы – и там, где была хоть какая-то надежда на успех, и там, где не было никакой. Не раз доходило до штыков, был и прорыв французов на Корабельную сторону, и спасительная контратака генерала Хрулева.