Евгений Аврутин - Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия

И все эти часы на командующего Пелисье, главного автора плана штурма, давила катастрофа колонн Мэйрана, истреблённых без всякой пользы задолго до всеобщего наступления [102]. Вся задумка союзников напоминала самую лучшую ипподромную колесницу, запряжённую скакунами лучших кровей и достойную приза на любом забеге… вот только на старте у неё отлетело одно из колёс.

К семи утра командование союзников приняло решение остановить бойню. Черновики телеграмм о падении Севастополя полетели в корзины.

Когда взошло солнце, пространство перед бастионами было усыпано телами, преимущественно в синих мундирах. И лишь перед бастионом № 3, или, как называли его англичане, Большим Реданом, лежали тела в красной форме.

Британская колонна генерала Джона Кэмпбелла была скошена картечью и ружейным огнём с фронта и фланга, вместе со своим командиром. По плану предполагалось, что сначала французы возьмут Малахов Курган, и только потом, когда будет устранена угроза с фланга, пойдут на штурм Редана англичане, – но лорд Раглан, для которого не ударить в грязь лицом перед заклятыми союзниками французами было важнее солдатских жизней, послал свою армию на безнадёжный штурм, несмотря на неудачу французской атаки. В это утро русские артиллеристы не позволили пехотинцам обеих армий коснуться друг друга штыками: англичане до бастиона не дошли.

Битва закончилась, но перемирие ещё не было объявлено, так что пространство между бастионом и позициями союзников было царством смерти вдвойне. Во-первых, потому, что единственными живыми, остававшимися на этих ужасных нескольких сотнях аршин или ярдов, были тяжелораненые английские солдаты, шансы которых выжить падали с каждой минутой, а во-вторых, потому, что без перемирия любой, кто попытался бы сунуться при свете дня на простреливаемую полосу, чтобы вытащить раненых, мгновенно разделил бы их судьбу. Особенно много распростёртых красных пятен оказалось на середине ничейной полосы, около плотного забора из колючих веток, задержавшего наступавших и сделавшего их особенно удобной мишенью.

И именно в этом месте царства смерти появился живой человек. Английский офицер, явно тяжело раненный и к тому же контуженный во время штурма, очевидно, пришёл в себя сейчас и ковылял к своим, причём не просто так, а унося полковое знамя, заваленное телами и потерянное в темноте атаки, и всё же, как оказалось, более удачливое, чем знамя колонны Мэйрана. Лучшей мишени для ружейных умельцев с бастионов трудно было себе представить, но командир флотских стрелков на Малахове, взглянув в подзорную трубу на неприятельского офицера, смутно припомнил что-то и на всякий случай остановил своих людей.

К несчастью для англичанина, не все могли услышать этот приказ. Несколько защитников бастиона, несмотря на стрельбу англичан, сновали среди побоища в тени стен и собирали драгоценные штуцера. Двое пехотинцев, зайдя дальше товарищей, увидели лучшую добычу.

– Дай-ка, Стёпка, я штуцер попробую, – сказал один из них, поднял винтовку, прицелился в англичанина. Тот, похоже не заметивший или не осознавший угрозы, продолжал ковылять, забыв о револьвере.

Друг Стёпки целился. Палец уже нажимал на курок, когда англичанин поднял голову и резко крикнул стрелку: « Sukin sin ». От неожиданного смешка рука дрогнула, и пуля лишь толкнула англичанина в плечо. Тот рухнул, избавился от револьвера, но, не выпуская знамя, пополз в сторону траншей.

Солдат хотел пальнуть опять, но винтовочных патронов не было.

– Догоним? – неуверенно сказал он, то ли потому, что азарт уже уступал усталости, то ли понимал – такой враг живым знамя не отдаст. К тому же к добровольному знаменосцу устремились, в свою очередь забыв о стрельбе с бастионов, несколько англичан из ближайшей траншеи.

– Да ну, Стёпка, лучше винтовок насобираем, – ответил солдат, глядя, как товарищи подхватывают сэра Фрэнсиса Летфорда и уносят к своим.

Именно в этот момент стрелковый командир на бастионе – капитан второго ранга Батурин – наконец окончательно вспомнил Наварино, уроки русского языка на борту «Азова» и лубочную картину – и не пожалел о своём приказе.

Джейн проснулась от прикосновения собачьего языка и голоса мистера Сазерленда:

– Джейн, извини, что я попросил твоего друга тебя разбудить. Ты имеешь право спать – двенадцать часов на ногах многовато для девочки твоего возраста. У меня для тебя новость. Джейн, прости…

Джейн, несколько секунд назад не понимавшая, где, на чем и сколько она спит, проснулась мгновенно, будто её окунули в прорубь.

– Какая новость, мистер Сазерленд? – со страхом произнесла она.

– Хоррошая новость, – хирург буквально вылепил улыбку на своём лице. – Прости, я не говорил тебе, что в соседнюю палатку ещё утром прринесли твоего отца. По прравде говоря, поначалу я не был уверен, но теперь надеюсь, все будет в порядке. Оперрации сделаны, выздоровление пройдёт в более комфортабельном госпитале – в Стамбуле. И ещё одна новость, которая, скорее всего, не обрадует сэра Фррэнсиса.

– Он стал инвалидом? – со страхом спросила Джейн.

– Нет, но ему прредстоит очень долгое и сложное выздоровление. Не знаю, как с дальнейшей военной службой, но эта война для него закончилась, причём очень героически – о подробностях ты узнаешь. И ещё одна вещь, которую мне сказать тебе трруднее всего…

– Мистер Сазерленд, – неожиданно сказала Джейн, – если вы приберегли главную неприятность напоследок, я прикажу Криму вас укусить.

– Это очень большая непрриятность, – вздохнул хирург, – непрриятность для нашего госпиталя. Твоему папе предстоит долгое выздорровление, а значит, нужна сиделка. Мне не прридет в голову просить тебя остаться. И твоя совесть будет чиста, ведь в Стамбул вместе с папой приплывут сотни других раненых, которым будет нужен уход и на корабле, и по прибытии. Я дам тебе ррекомендательное письмо к мисс Найтингейл. Она… как бы это сказать, несколько непрреклонная дама, и я ничего не могу обещать, но сделаю все, что смогу. А теперь, раз ты прроснулась, пошли к сэру Фррэнсису.

Бывает так, что человек не способен понять несколько дней, жив он или мёртв. Но наступает момент, когда приходится выбирать между жизнью и смертью. К примеру, когда тебе в рот пытаются засунуть спелую вишню.

«Я жив», – подумал Саша и открыл глаза.

Над ним стоял Федька, с забинтованной головой. В руках он держал пыльный картуз, наполненный вишнями.

– Проснулся, брат Сашка! – обрадовался он. – Ну, давай, рассказывай!

– Я же просила Сашу не трогать! – сказала Катерина Михайловна, накручивая его ухо. Не то чтобы сильно, но у Федьки была крепкая привычка начинать вопить при малейшем шансе разжалобить, а тут был именно такой случай.