Евгений Аврутин - Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия

«Ноябрь 1854 года. Сказочная Финляндия

Дорогой дневник, в моем маленьком номере маленький стол и огарок свечи, но я все равно хочу сделать эту запись именно сегодня. Мы попали в приключение, удивившее только меня одну.

Эта история произошла под вечер, когда солнце, притворившись, что оно кого-то согрело, отправилось спать. Напоследок оно как следует осветило припорошенные снегом гранитные скалы и высокие сосны. Глядя на них, я каждый раз вспоминаю папины слова, что лес для наших кораблей покупают в России. Наверное, каждая из этих сосен могла бы стать грот-мачтой. Увы, сейчас корабли двигают паровые машины. Вредный Лайонел говорил мне, что скоро и корпуса будут делать из металла, а из дерева – только палубы, мебель, да ещё штурвал. С другой стороны, никто не будет мешать этим соснам расти.

С этими мыслями я огляделась и заметила вслух:

– Мы приближаемся к жилью – собаки бегают.

Дремавший Сэнди проснулся, пригляделся и усмехнулся.

– Это волк.

Честно говоря, я ойкнула, не от страха, вы не подумайте, а от неожиданности. Я читала сказки про волков, помнила картину в папином кабинете, но знала – в Англии волков двести лет как нет, а встречаются они лишь на континенте, да и то редко. Поэтому я была удивлена, как будто встретила дракона.

Волк по размерам напоминал собаку, не самую большую из всех, какие мне встречались, да и, пожалуй, не самую страшную. Но повадки этого зверя были не собачьи. Он стоял на опушке густого кустарника, шагах в тридцати от саней, неторопливо оглядываясь по сторонам. Собаки, даже бродячие, помнят, что они все же родом из конуры, а не из леса. Они или ждут чего-то от человека, или боятся человека. Эта тварь, судя по выражению на её серой морде, не ждала подачек и не признавала над собой нашу власть.

Наверное, волк размышлял: сможет ли нас всех съесть?

Лошадь, увидевшая или почуявшая зверя, резко заржала, тряхнула сани. Я опять ойкнула, испугавшись, что лошадь понесёт и перевернёт повозку. Сэнди громко и пронзительно крикнул: «Улюлюлююю!» Проснувшийся возница (финны отлично правят лошадьми во сне) тоже что-то крикнул, коротко и хрипло, и заодно щёлкнул кнутом.

И только волк не произнёс ни звука. Оглядев нас, он повернулся и неторопливо скрылся в кустарнике.

У меня перед глазами в который раз возникла картина из папиного кабинета. Конечно, волки, мчавшиеся за тройкой (кстати, я пока что ни разу на тройке не ездила), были крупнее, а их раскрытые красные пасти напоминали пасти псов, вырвавшихся из ада. Однако все равно это были именно волки, художник явно видел их своими глазами. Как теперь и я!

– Он мог на нас напасть? – почему-то шёпотом спросила я Сэнди.

– Вряд ли, – ответил он. – Но в конце зимы, да ещё когда их стая, могли бы. В эту же пору волки опасны, только если ночью в одиночку бродить по лесу.

Сэнди начал рассказывать о волках, о том, как они похищают скот и как на них охотятся в России. Ему самому удалось пару раз побывать на волчьей охоте, и он специально крикнул волку, как кричат борзятники, натравливая собак: знай, серый приятель, будешь шастать по дорогам – затравят. Ещё Сэнди пожалел английских джентльменов, ведь в Англии нет хищника крупнее лисы.

Я расспросила его, как в России охотятся на медведей. Сэнди ответил, что если волчья охота – азартная конная прогулка, то медвежья близка к испанской корриде. Егерь находит медвежью берлогу, зверя будят, и тут уже все зависит от удальства охотника. Можно застрелить медведя и из ружья, но чаще его убивают рогатиной – коротким копьём, на которое медведь наваливается, а ещё есть смельчаки, использующие кинжал. В этом случае у охотника только один шанс, как у испанца, добивающего быка на корриде. Только бык атакует, подставляя загривок, а медведь – раскинув лапы, чтобы расправиться с разбудившим его нахалом, что позволяет воткнуть нож в сердце.

Сэнди заявил, что знает охотников, убивавших медведя именно так, и сам хотел бы попробовать.

– Давай на обратном пути из Крыма, – сказала я. – У меня есть иголка и нитки, но не уверена, что смогу тебя сшить, если медведь разорвёт на части.

И добавила:

– Волка в России я уже увидела. Осталось увидеть медведя и жандарма».

Договор, заключённый между мистером Стромли и Лайонелом, соблюдался. Лайонел ни разу не упомянул в письмах отцу о том, что Джейн отправилась в путь. Кроме того, он ни разу не ослушался дядю, впрочем, тот пока ничего и не приказывал.

За это Лайонелу было дано право читать письма от отца (конечно, после мистера Стромли). Письма были краткими. Отец ещё до отъезда предупреждал, что вряд ли сообщит что-нибудь дополнительное к тому, что можно прочесть в газетах. То, что командование направило его под Севастополь, удивило сэра Фрэнсиса меньше всего: по его словам, в Крыму в те месяцы бывало так жарко, что он не представляет, как его могло бы занести на любой другой театр войны.

Зимой письма стали короче. Судя по ним, боевые действия почти прекратились и между противниками установилось нечто вроде холодной войны. Кроме того, отец предлагал Лайонелу проверить по карте, является ли Крым самой южной точкой России. Но, независимо от результатов исследования, утверждал, что обменял бы этот юг на самую северную точку Британских островов.

Миссис Дэниэлс осталась в усадьбе. Именно она, по просьбе Лайонела, написала письмо сэру Фрэнсису, с запиской от сына, осторожно намекавшей на различные опасности осадной войны, включая покушения. Письмо было отослано миссис Дэниэлс из Йорка.

Шоколадная статья соглашения соблюдалась тоже: вазочка, стоявшая возле дивана Лайонела, никогда не пустовала, хотя он не забывал запускать в неё пальцы. Едва она пустела на четверть, как подходила Уна и засыпала туда шоколад, с горкой.

Шоколад выдавала добрая тётя Лиз. При этом она вздыхала и грустно улыбалась: «Я по старой привычке покупаю шоколад на двоих, но Джейн нет, и брат получает двойную порцию». Однажды она сказала так при Лайонеле, и тот с искренним удивлением спросил: «Так значит, вы простили Джейн и теперь она не лишена сладкого?»

За исключением этого мелкого инцидента, отношения тёти и племянника были милыми и тёплыми. Пусть ухаживали за Лайонелом Уна и миссис Дэниэлс, тётя Лиз, не забывавшая, что она родственница, навещала его по несколько раз в день. Прежде эти разговоры были недолгими: «Да, мне сегодня лучше, честное слово, тётя», – говорил Лайонел, и общение прекращалось.

Но со временем Лайонел стал разговорчивее. Он уже сам заводил разговор, расспрашивал тётю о временах её молодости. Спрашивал, сколько стоил оптом или хотя бы в розницу тот или иной товар, сколько часов требовалось для переезда из города в город в дорожной карете и как часто ходили морские суда дальними маршрутами. Тётя Лиз постоянно отвечала, особенно поначалу, что, мол, ответы на эти вопросы дядя Генри знает лучше её: «Ведь он в те времена был в постоянных разъездах».