Евгений Аврутин - Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия

Однако обычно Лайонел проявлял любопытство, именно когда мистер Стромли отсутствовал, и тёте приходилось вспоминать. Лайонел смущённо говорил ей: «Простите, но мне это нужно сейчас, да и зачем копить разные мелочи и утомлять ими дядю Генри, когда он вернётся? Тётя Лиз, вы сами не знаете, какая у вас хорошая память, вы непременно сможете ответить на мой вопрос!»

Этот комплимент миссис Стромли слышала редко. Её воспитанник (по крайней мере, тётя Лиз искренне считала его таковым) интуитивно нащупал удачный педагогический приём, способный раскрыть способности даже у обделённых ими людей. Тётя Лиз улыбалась и после некоторых раздумий говорила: «Да, я вспомнила, когда мистер Стромли первый раз вернулся из Индии, между Манчестером и Ливерпулем все ещё ходили дилижансы… Да, в то время, когда мой муж ещё строил за океаном железную дорогу, хлеб был безобразно дорог, ведь Хлебную пошлину [40]ещё не отменили». Она, правда, обещала уточнить у мужа, но Лайонел советовал поберечь его время.

Поэтому тётя Лиз все чаще и чаще приходила к выводу, что, как она выразилась, «печальное происшествие с сестрой заставило тебя ценить родственные чувства» (Лайонел согласно кивал). Миссис Стромли даже огорчалась тому, что племянник скоро выздоровеет, а значит, ему придётся вернуться в Итон.

«Ноябрь 1854 года. Санкт-Петербург

Дорогой дневник, эта запись наконец-то сделана в столице Российской империи, впрочем, если быть честной, то на её окраине, в предместье, которое называется Staraya Derevnya.

День получился немного суматошным, а завершился приключением и поручением. Конечно, я устала, но запись все же сделаю, причём постараюсь подробнее. Ведь я впервые в жизни приехала в столицу другого государства (да ещё такого, с которым Англия находится в состоянии войны). К тому же мне неизвестно, какие приключения ждут нас завтра, но весьма вероятно, что возможности сделать новую запись не будет.

Последнюю ночь в Финляндии мы провели в Териоки [41] , причём, так как приехали туда затемно, а уехали засветло, я не поняла, город это или деревня. Вместо гостиницы мы нашли гостеприимного жителя, пустившего нас на ночлег за умеренные деньги. Конечно, лишняя комната у него нашлась лишь одна, и он так и не понял, почему один из постояльцев (Сэнди) предпочёл заснуть в коридоре.

К сожалению, отвезти в Петербург хозяин нас не смог, но любезно договорился с соседом об этой услуге. Сосед передал, что нас отвезёт его работник, с условием – не задерживаться в городе и сразу повернуть обратно. Было обещано исполнить ещё одно наше условие: постараться въехать в город, минуя заставу.

Как и все финны, слуга оказался исполнительным. Он разбудил нас в вечерних сумерках от привычной дорожной дрёмы и сказал:

– Пиетари!

Сэнди понял его не сразу. Финн повторил, что мы «в Пиетари приехаль».

На дороге было несколько заснеженных домов, впереди светились огоньки. Других признаков города я не заметила.

Сэнди попытался объяснить вознице, что тот не выполнил приказ хозяина, но финн его не понимал. Не помогла и предложенная плата: chukhna повторял, как попугай, «Пиетари», а потом начал разворачивать свои сани, направляясь обратно.

Возврат в Териоки не входил в наши планы. Сэнди громко сказал несколько слов, которые я лишь изредка слышала в Финляндии, и мы покинули сани, под радостное ржание косматой лошадки.

– Зато я могу всем рассказать, что не приехала в Санкт-Петербург, а пришла пешком, – заметила я.

Сэнди продолжал ругаться.

Дальнейшее наше путешествие я назвала «заговор стихий». Сами стихии были представлены морозом (лёгким для Сэнди, ощутимым для меня) и крепким ветром. Спасибо ветру, он дул в спину, но все же мог бы делать это потише. По словам Сэнди, где-то справа от нас, за стеной темноты и метели, был Финский залив, на нем – неприступный Кронштадт.

– Впрочем, – добавил Сэнди, – Финский залив скоро кончится, а вместе с ним кончится Балтийское море и Атлантический океан. Дальше на тысячи verst (я уже знала, что это чуть больше морской мили) только суша. Греки, увидев море, кричат: «Таласса!» Интересно, что должны говорить англичане, прощаясь с морем?

– До встречи, – буркнула я, хотя настроение было такое, что мне хотелось вспомнить несколько слов, сказанных когда-то миссис Дэниэлс соседке.

И все же главным в заговоре стихий был не ветер и не мороз, а пустая дорога. Навстречу нам проехали несколько саней, но попутной оказии не было. В этот ноябрьский вечер мы были единственными людьми во Вселенной, желающими попасть в Санкт-Петербург с этой окраины.

Некоторое время меня мучили самые глупые мысли: и то, что мы уходим от города, и то, что весь Санкт-Петербург – это и есть деревянные домики, а самый большой из них окажется дворцом царя Николая. Потом от усталости у меня не было сил даже на эти мысли, а лишь на то, чтобы брести по заснеженной дороге.

Домиков, признаться честно, становилось все больше и больше, а потом впереди появилось какое-то огромное здание. В его окнах светились огоньки.

– Благовещенская церковь, – сказал Сэнди. – Зайдём, погреемся.

Предложение мне понравилось.

В дороге я расспрашивала Сэнди о русской вере. Он сумел мне объяснить, чем русская Церковь отличается от католической, но запутался, объясняя, чем отличается от протестантской, особенно в нашем, англиканском варианте [42].

Сейчас меня больше всего интересовала разница между любым домом и улицей.

И все равно, приблизившись к храму, я остановилась в удивлении. Благовещенская церковь совсем была не похожа на церквушку с луковичным куполом на картине из папиного кабинета.

Церковь напоминала донжон замка, круглая снизу и с резным верхом. Лайонел сразу бы сказал, какой это архитектурный стиль, а я только ощутила в этом здании что-то привычное, как будто на миг перенеслась в Лондон. К тому же я поняла, что Петербург состоит не из одних деревянных домишек.

Зато внутри все было непривычно. Русская церковь оказалась очень тёплой. Наверное, её хорошо протопили перед службой, к тому же горели десятки свечек. Они не могли осветить помещение, но казалось, что и они обогревают полумрак и от них становится теплее.

В отличие от наших церквей, люди здесь стояли, а не сидели. Это мне понравилось: стоящему человеку всегда проще улизнуть, чем сидящему, если он устанет от службы.

Мы тоже встали сзади прихожан. Как я сразу поняла, вместо привычных финнов здесь были одни русские. Я шёпотом поделилась этим открытием с Сэнди, он ещё тише ответил, что здесь началась русская Россия.