Надежда Тюленева - Тайка

— …Сами, люди, знаете, зачем мы пришли. За копеечкой. Открывайте сундучки, доставайте пятачки. У кого нет пятака, то корову за рога — со двора!

Свесил голову Митя. Из горницы выглянула заспанная бородатая физиономия деда Филиппа.

— Что-о, за гостинцами, детвора, пришла? — Дед был в подштанниках и потому из дверей высунул только одну руку да голову. — Дай-ко, сестрима, мой шубник! — попросил он хриплым добрым голосом.

Бабушка подала ему полушубок. Дед Филипп выгреб из карманов мелочь и раздал ребятишкам. Тайкина мать притащила из кладовки сырчиков, оделила каждого. Подумала и достала с полки еще пакет с конфетами, привезенными Наташей в гостинец.

— Нате по конфетке. Поддуло вам нынче у меня. Бегите, бегите теперь…

Ватага с шумом высыпала на улицу, загомонила:

— Это у них гости, дак тетка Устинья раздобрилась. А то бы угостила она нас, как же! Ухватом!

— Теперь куда?

— К Молоховым. У них поминки по бабушке Ивановне.

— Айдате лучше к Крутогоровым! У этих опять сваты приезжают. Младшую, Танюху, сватают за Борьку-хорька из Межборки.

Митя заволновался:

— Пошли и мы! Бабушка Пантелеевна, дайте нам ту красивенькую вышитую торбочку, с которой мы вчера в магазин с вами ходили.

— Нам нельзя, Митя, — смеясь, остановила его Наташа. — Мы же пионерки с Таей.

— Тогда я один пойду, — не отступил Митя. — Научите меня колядовать.

— Вы, молодой человек, садитеся поскорее за стол, — вышел из горницы уже одетый по-дорожному дедушка Филипп, — да путь-дорожка нас ждет.

Митя засопел, надулся, стараясь не зареветь, слез с полатей. Зимка потянулась к нему оранжевыми теплыми губами. Мальчишка сунул ей один палец, та радостно ухватилась за него и аппетитно, со свистом зачмокала, блаженно закатив лиловые, в белых игольчатых ресницах глаза.

Едва не плача, Митя пошел умываться.

— Таиска, подлей-ко в рукомойник воды, — велела бабушка, — а то мужики неумытыми останутся. Сраму-то!

— Да с ледком, с ледком, хозяйка, — требовал дед Филипп у Таиски.

Последним поднялся отец. Позавчера они почти весь день — и ночи прихватили — возили на тракторах сено, вчера была карусель с этой каруселью, и он так упластался за всеми этими делами, что и сейчас чувствовал себя разбитым. Но жаловаться не любил. Черти на душе скребут, руки-ноги подламываются, а он все с усмешкой, с шуткой. Таискина мать так прямо из себя выходила от этой его привычки.

— Ну-ка беги сюда, Дмитрий! Я тебя бородой поколю. Как ты думаешь: бриться мне или бороду подрастить?

Митя дул губы.

— Ну, мужик, ты это зря. На сердитых воду возят. Вот мы с дедом Филиппом договоримся, он тебя на подледный лов возьмет. Знаешь, как волк в проруби рыбу ловил? Вот и мы с тобой так же.

Митя оттаял, ухмыльнулся:

— Да, а где же у нас хвосты?

— А мы бабушку Пантелеевну попросим к нашим шубам по коровьему хвосту присобачить.

— По коровьему — и присобачить? Тогда уж прикоровить?

— Да, ты в карман за словом не лазаешь, — рассмеялся дядя Николай.

Провожать гостей сбежались все Тайкины и Наташины приятели. Митяйка давно успокоился. В руках он держал плетенную из стружек пестерюшку, доверху наполненную самоделками Пети Сорокина. Наташа тихо плакала у бабушки на груди. Тайка хмурилась и досадливо морщила нос. А бабушка Пантелеевна все наговаривала:

— И ветры возвращаются на круга свои. Ты по своему кругу идешь, у Тайки свой круг. Где-то, даст бог, они и сойдутся. И встретитесь, может. А ты вот давай учись, да, как мамка, в деревню нашу учительствовать приезжай. Да будет слезы-то точить. Не то глазки выцветут.

— Приезжайте на лето, — говорил дядя Николай, закрывая Наташе ноги попонкой. — С бабушкой Полиной Яковлевной приезжайте. Ее ведь помнят тут, любят. И деда вашего помнят. Устинья, приглашай в гости, — повернулся он к жене. Потом обратился к деду Филиппу: — Дак от белого лица до самой сырой земли-матушки, — он сделал раздольный жест, — поклон Полине Яковлевне.

Тайкина мать смотрела вслед саням добро и растерянно. Будто все хорошее что-то хотела сказать и вот опоздала. И действительно, опоздала. Вдруг охнула:

— Матушки мои! Забыла! Для чего ты, мамонька, целое утро сочни раскатывала, для чего лапшу резала! В гостинчик ведь хотели, а?

— Ну ты, Устинья!.. И что тебе сказать! — сокрушенно покачал головой своей кудрявой Николай. — Сама теперь поедешь.

— Что ж, заодно и родственничков навещу твоих.

— Так ведь они и твои же.

— Ну, наших.

— То то же!

А Тайка стояла в стороне и словно видела все сразу и ничего не видела. Тихо пошла она за деревню. Туда, где вырывалось из за деревьев и никак не могло вырваться ленивое зимнее солнце.

Голбец — есть такое уютное местечко в крестьянской зауральской избе. Лаз в подполье — голбец делают у самой печи под боком и надстраивают над ним невысокую, не выше колена, площадочку, которая тоже голбец называется. На ней играть очень хорошо. Тепло и укромно. В стенку над голбчиком два-три гвоздочка вбито — ребячью одежду вешать.

Поважать — повадку давать; извадить, исповадить — баловать, нежить.

Куть — небольшое пространство перед печкой в переднем углу. Здесь и залавок — недлинная на уровне шестка, даже примыкающая к нему полка, на которой раскатывают тесто, готовят еду, моют посуду, высаживают свежие хлебы. Под залавком за холстинковой занавеской — горкой домашняя утварь: чугуны, сковороды, горшки.

Шубенки — рукавицы из овчины, собачьего или другого меха.

Зарод — большой стог сена.

Стайка, стая — зимний загон для скота.

Сырчики — замороженные творожные шарики. Хозяйки добавляли в них немножко сметанки, кто желток яичный, кто сушеных ягод, кто моченого вишенья или костяники, у кого было — вареньица.

Сумет — сугроб.