Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)

Чибис усилила свою партию, и голос органа возрос, до отказа наполнил зал. Орган перекрывал сейчас всех своим мощным волевым голосом. Орган призывал музыкантов собраться, найти друг друга, понять. Этого добивалась Чибис, худенькая и одинокая за клавишами и педалями. Чибис точно хотела удержать Андрея, побороть его, вернуть оркестру дирижера. Ансамбль исполнял концерт для двух скрипок. Андрей резко изменил темп. Он вдруг очнулся, услышал орган, услышал и сам себя. Понял, что он делает. Не кто-то другой делает, а лично он… сейчас… на сцене… В зале Консерватории.

Остановилась Франсуаза, потом Ганка, последний раз дернула смычком и прекратила играть Маша. Остановились Павлик и Ладька. Тогда и Андрей оборвал музыку на полуфразе, резко опустил смычок, откинул скрипку от плеча.

Теперь звучал только орган — он просил, убеждал, извинялся или становился резким, непримиримым, жестким от отчаяния и опять просил, убеждал и опять извинялся. Это продолжала мужественно и одиноко бороться Чибис. Она пыталась импровизировать на тему концерта и заставить вступить скрипки, ансамбль.

Каблуки ей мешали, и она сбросила туфли. Играла в одних чулках, давила и давила педальные клавиши, упорная и, как никогда, сильная.

Мистер Грейнджер не спускал с нее глаз, ноги его тоже продолжали беспокойно двигаться.

Орган звучал, все еще на что-то надеялся. Он спасал не себя, он спасал других, но потом и он, совершив последнее и отчаянное усилие, остановился. Корабль, который ткнулся носом в мель.

В зале была тишина.

Чибис теперь старалась найти туфли, но они куда-то закатились. Маша взяла в рот головку скрипки и тихонько ее грызла. Вот как она впервые выступила на эстраде. Не повезло ей. Очкарик она, и все. Несчастным очкариком и останется. Франсуаза положила скрипку на грудь и быстро, под скрипкой, перекрестилась. Павлик перевернул скрипку, вытер лоб подушечкой и посмотрел на Андрея: Андрей сломал ансамбль, как кладовщик ломает скрипки. Смотрел на Андрея и Ладя. Маленькие скрипачи неуверенно подняли плечи и отвели назад. Потом проделали нечто среднее между поклоном и падением.

Андрей ни на кого не смотрел. Скрипка и смычок опущены, свет прожекторов на них не попал, и казалось, Андрей стоял без скрипки и смычка.

Тишина. Хотя бы кто-нибудь номерок от пальто уронил. Нет. Тишина.

Андрей первым повернулся и пошел. За ним — остальные. Бегство в полном молчании. Войско, потерявшее знамя. Осталась только Чибис у пульта органа. На нее был направлен бинокль: Рита Плетнева рассматривала Чибиса детально, не спеша — коричневое форменное платье, белый фартук, булавки на плечиках фартука и побледневшее лицо с появившимися уже к весне на щеках мелкими веснушками.

Мистер Грейнджер повернулся к Савину-Ругоеву и о чем-то его спросил. Потом громко сказал по-русски:

— Хорошие… ребята! — И вдруг начал аплодировать громко и серьезно. С каким-то удовольствием разрушал эту затвердевшую тишину. И повторил по-английски: — Your kids are vary nice!

Тогда его поддержал весь зал. Вначале робко, потом уже активно.

Оля стояла без туфель, в чулках, и совершенно одна. Готова была отвечать за все случившееся перед всеми и до конца. Готова была вынести знамя с поля боя.

На сцену вышла диспетчер Верочка и невозмутимо сказала:

— Антракт!

Объявлять длинно ничего не надо было: концерт угодил в тупик.

Кира Викторовна с трудом выбралась из толпы и побежала в артистическую. За ней устремился муж. Шуба была у него в руках, она мешала ему, но он и вовсе теперь не знал, куда ее деть.

Перед входом в артистическую тоже была толпа: родители, преподаватели, аккомпаниаторы, пожилые и молодые. Конечно, здесь был и Всеволод Николаевич.

Киру Викторовну пропустили вперед, — ее премьера, которой она сама добивалась. Работа коллектива была продемонстрирована. Две краски, два акцента.

— Кира, успокойся. Не надо, Кира, — сказал Перестиани.

Она обернулась к нему:

— Гриша, повесь ты ее где-нибудь. — Это относилось к шубе.

Перед Кирой Викторовной ее коллектив — Павлик, «оловянные солдатики», Ганка, Франсуаза, Маша. «Оловянные солдатики» ковыряют наканифоленными смычками пол. Дед стоит рядом, но он не может сейчас никого научить жить, потому что сам не знает, что будет дальше с ними со всеми. Франсуаза отклеивает от щеки пластырь и машинально приклеивает его к скрипке. Ганка низко опустила голову, чего никогда с ней прежде не бывало. Нет только Лади и Андрея.

— Отвечайте! Где они?

— Андрей убежал, — сказала Маша.

— И Ладя, — сказала Ганка, не поднимая головы.

— У вас в руках музыка, и это дано не каждому. Вы обязаны доставлять людям радость. Вы не имеете права так глупо враждовать! Никто из вас! — Голос Киры Викторовны суров и непреклонен. Он звенит от гнева, от боли, от обиды. — Вы — ансамбль, а не случайные люди! Где ваша исполнительская дисциплина? Каждый отвечает за другого. Каждый!

— Виновата эта девочка! — крикнула мать Андрея и показала на Олю Гончарову. Ее худое, болезненное лицо нервно дергалось, и палец, которым она показала на Олю, тоже нервно дергался.

Чибис стояла уже в туфлях. Она посмотрела на мать Андрея изумленными, открытыми глазами. Попыталась что-то сказать — и не смогла. Слабо и беспомощно изогнулась, чтобы сразу уйти от всех. Куда-нибудь, только уйти.

— Не говорите глупостей! — воскликнула Алла Романовна. Она не позволит обижать Чибиса.

Но мать Андрея настаивала на своем:

— Она виновата. Она их всех потеряла!

— Шесть! — прозвучал голос с порога артистической.

Все обернулись. На пороге стоял Ипполит Васильевич Беленький, торжественно подняв кавказскую палочку.

— Я ставлю ей шесть!

На него взглянула Евгения Борисовна, хотела, очевидно, спросить — не шутит ли он? Но потом вспомнила, что старик никогда не шутит. И правильно сделала. Старик не шутил, он выставил отметку.

Улица перед Консерваторией. Автомобили, троллейбусы, пешеходы — нормальная жизнь.

Андрей — пальто нараспашку, в руках футляр со скрипкой. Перед Андреем — Рита, пальто тоже не застегнуто, на голове пушистая яркая шапочка. Длинный теплый шарф повязан вокруг шеи. Один конец шарфа свисает на грудь, другой конец переброшен за спину.

— Ты подвел всех! Ты виноват! Хочешь славы на одного. Газеты, радио, телевидение. Массовая информация.

Андрей стоит, не двигается. Лицо Андрея непроницаемо.

— Молчишь?

Рита дразнит Андрея и говорит при этом почти правду о нем.

Андрей круто поворачивается и уходит. Рита кричит ему вслед:

— Ты об этом мечтаешь! Я знаю! И это ты завалил свой оркестр! Ты один! — опять крикнула Рита.

Андрей шагает по улице. Никого и ничего не видит. Губы сжаты. Кровь отлила от щек. Каждый шаг отдается в груди, и кажется, что в груди гулко и пусто и что так будет теперь всегда. Что он был обречен на все случившееся, и теперь это стало реальностью. Андрей идет без шапки. Шапка торчит в кармане пальто.