Наталия Лойко - Ася находит семью

— Теперь, когда нам подбросили топлива, — говорил он, то и дело поправляя пенсне на горбинке носа, — мы с вами обязаны максимально использовать вечерние часы. Собираясь у очагов, дети, естественно, оттаивают, начинают жить духовными интересами, дают волю воображению. Кто знает, куда их уводит фантазия? Непростительной ошибкой взрослых было бы неумение использовать эти драгоценные часы, это наилучшее время, когда с детьми можно сделать все, что угодно, когда даже самые замкнутые открывают вам душу.

Ксения, опираясь на собственный опыт, высказалась в том смысле, что не всегда оттаивают и не всегда открывают, но, в общем, не спорила и даже объявила одной из главных задач текущего момента вечерние беседы «вокруг очага»; здесь и надо завоевывать доверие ребят, направлять их интересы в нужную сторону. «В сторону коммунизма», — уточнила она.

— Погреться пустите? — с несколько наигранной непринужденностью спрашивает Ксения, входя к девочкам.

Сил Моих Нету открывает глаза и вновь закрывает. Пожалуй, она уже начала видеть очередной сон. Несколько девочек нехотя, дорожа обжитыми местами, подвигаются на малую толику. Усевшись, Ксения замечает, что Татьяна Филипповна все еще стоит, не зная, куда ей ткнуться.

Замечает это и Ася. Она невольно привстает, но железная рука Люси водворяет ее на место. Так, очевидно, будет до самой могилы…

Татьяна Филипповна догадывается взять на колени маленькую курносую Наташу, такую же маленькую и такую же невесомую, как ее Шурка. Усевшись, она спрашивает, чем сейчас все были так увлечены. Не получив ответа, эта взрослая, уставшая за день женщина пытается пошутить:

— Что ж… Доброе молчание лучше худого ворчания. Завтра молчать не будем: за шитьем хорошо и болтать и петь. Пришла с приглашением. Завтра пожалуйте в мастерскую.

— Не всякий любит иглой ковырять, — раздается голос Люси.

— Тебе-то, большой, — отвечает Татьяна Филипповна, — любишь не любишь, придется поработать. Разве это можно терпеть? — Она откидывает платок с плеч маленькой Наташи, обнажает ее тотчас же покрывшиеся мурашками руки. — Ну, что это такое — подолы у каждой до щиколоток, а рукава за счет подолов натачать не догадаетесь!

— Мы-то при чем? — усмехается Люся и с откровенной иронией смотрит на Ксению. — Нам тут однажды вечерком разъяснили… И правильно разъяснили. Мы, дети, приравнены к нетрудоспособным членам общества. Нас обеспечивает государство.

Щеки Ксении становятся густо-розовыми. Недавно, проводя беседу о том, как Советская власть заботится о подрастающем поколении, она произнесла нечто похожее… Эта Бородкина умеет прицепиться к неосторожной фразе.

— Никто вас не подбивал стать барчуками, — строго говорит Татьяна Филипповна. — Ну, есть желающие научиться шить?

Люся, забыв, что хорошие манеры не позволяют обниматься, крепко стискивает Асины плечи. Возглас «Я!» остается непроизнесенным. Зато откуда-то сверху, чуть ли не с потолка, слышится голос:

— Все желают! А не хотят, и уговаривать нечего! — Катя Аристова, оторвавшаяся наконец от книжки, соскочила с тумбочки, не замечая, что несколько замусоленных страниц упали на пол. — Кланяться еще! Мы вот, кто помогал устраивать мастерскую, первые придем. — Подзадоривая остальных, Катя подбоченилась. — Первые придем и первые себе все нашьем.

Ксения тем временем подняла оброненную Катей книжную обложку.

— Товарищ Дедусенко! — жалобно вскрикнула она. — Вот куда их уводит фантазия!.. — На пожелтевшем от времени картоне черным по белому значилось: «Вампиры. Из семейной хроники графов Дракулла-Корди». Ксения не могла сдержать негодования: — Аристова! И это ты?!

— А что? — весело возразила Катя, сверкнув ослепительными зубами. — Достать вам на ночь? Все позабудете. Хотите, попрошу для вас у мальчишек? Они вообще-то не дают…

— Немедленно в печку! — Ксения так возмутилась, что, казалось, готова была отправить в печку заодно и Катю. — Отдавай своих вампиров!

Катя не отдала, а силком отобрать что-либо у Кати не решалась даже Ксения.

— И тебя интересует такая нечисть? — спросила Татьяна Филипповна.

— Они не нечисть. Они люди, — вступилась Вава, встав, как ученица, отвечающая урок. — С виду как люди. Если встретишь такого — ногти длинные, зубы острые, рот красный, как кровь, — гляди в оба! Если кто помер, а на шее следы зубов — определенно от них, насосались крови. В роду у графов Дракулла-Корди…

Катя дернула Ваву за кушак, и та примолкла.

— Фантазия, — сокрушенно прошептала Ксения. — Духовные интересы!

…Погашен свет. Замерзшие окна голубоваты от щедрого сияния луны. Печка давно погасла, сразу выстыло и огромное помещение дортуара. Девочки ворочаются в постелях, которые не так-то легко согреть. Хорошо тем, чьи кровати стоят вблизи печурки, вечерами гостеприимные хозяйки охотно усаживают на них побольше народу, потому что простыни и одеяла после хранят чужое тепло.

Одна из этих счастливиц — Люся Бородкина. Она лежит пригревшись, хорошо укутавшись. Однако возмущение Асей гонит от нее сон.

— Выскочка ты… Подлиза.

Ася съежилась, молчит. Она старается не ворочаться, дышать неслышно, она ждет, когда Люся наконец уснет. Но напрасно: в полутьме видно, как зло поблескивают красивые, совсем взрослые глаза. Вот приоткрылся рот:

— Ты что же, за них?

Ася отвечает словами, слышанными от матери:

— Я далека от политики.

— Дура! Тебе все равно, что они егооскорбляют?

— Кого его?

— Знаешь сама. Ты и его предашь…

И рассеяна в лунном свете мертвенно-бела Люсина подушка, как и Люсины белокурые волосы. Люся бормочет: «Огради мя, господи… Сохрани мя…» Асе жутко, она нащупывает на груди тоненькую цепочку, нательный крест. Иконка, висящая над Люсиным изголовьем, отсвечивает позолотой, а над головой Аси лишь голые железные прутья кровати.

— Забыла, что ли?

— Варька это… Она собирала корзинку.

— Эх, ты! — Люся неожиданно дарит Асю улыбкой. — Скажи спасибо, что у тебя есть подруга. — Нашарив в тумбочке небольшой образ с изображением Серафима Саровского, Люся повертывает его ликом к окну, к лунному сиянию. — Дарю! Только прежде дашь клятву. Поклянись, что никогда не станешь безбожницей.

— Я? С ума сошла!

— Что бы ни наговаривали тебе. Клянись.

Люся приподнимается. Укутанная с головой, она в полутьме напоминает монашку.

— Клянусь! — шепчет Ася.

— Скажи: «Пусть меня покарает господь, если утрачу веру».

— Пусть покарает. — Ася торжественно целует старца Серафима в седую бороду, свято веря, что клятва ее нерушима.

Прошла неделя, другая… Наступил день, который Татьяна Филипповна шутливо назвала Днем Великой Порки. Население детского дома приглашалось сразу после завтрака явиться в швейную мастерскую, чтобы всем миром пороть институтские пальто.