Иштван Фекете - 21 день

— Забудьте об этом. Мое имя — Петер. А еще и так кличут: старый Петер.

— Стало быть, это и есть Ценде? — спросил мельник.

— Оно самое.

Лицо мельника смягчилось.

— Иди сюда, Мари, погрейся, — обернувшись к повозке, позвал он жену, и опять обратился к старику: — Тогда мне велено вам кое-что передать.

— Я так и думал…

— «На лошади пашут, да рот ей не завяжут», — вот и все слова.

— Не завяжут — это уж точно!

— И вовек не завязать! Дай-ка фляжку, Мари, и подстилку какую-нибудь…

Женщина подает из-под полога фляжку и грубой шерсти одеяло, а затем и сама выбирается наружу. Она все еще дрожит, и лицо у нее совсем бледное.

— Никак, перепугались, ваша милость? Ничего, раз в жизни случается. Но только один-разъединственный раз! А потом хоть шелковые платки расстилайте на мельничной плотине. Ежели ветер не унесет, то никто другой к ним не притронется.

Люди мирно сидят на шерстяной подстилке, жарко пылает костер, ветер, глубоко вздохнув напоследок, уснул в кроне Тополя, и лишь Бузина время от времени тихонько шепчет что-то.

— Мельница новая, — говорит старик. — Жить вам на ней и трудиться до самой глубокой старости.

— А каков здешний управитель?

— С ним можно ладить. Конечно, ежели какой работник провинится, он и накричит, а под горячую руку и стукнуть может — не без того. Однако же расплачивается как положено, вина попросишь — и вина даст… Скотину в наших краях не угоняют. Цыгане как-то раз попробовали…

— Значит, не слишком придирчивый этот управитель? — допытывается мельник.

— Нет. Но на хорошую мучицу, должно быть, рассчитывает.

— Коли рассчитывает, так и получит.

— Ну, а ежели хозяйка к престольному празднику гуся пошлет пожирнее…

— Чего ж не послать! — кивает женщина. — И не одного, а двух гусей можно…

— А больше ничего и не требуется.

— Со святыми отцами как уживаетесь? — продолжал выспрашивать мельник.

— Нам приходится дело иметь только с ихним управителем. Ну, на рождество, на пасху да на престольный праздник, знамо дело, ходим к службе. Вам тоже по этим дням надобно в храме показываться…

— Уж конечно, — подтвердила женщина.

— Ну, а большего с вас и не спросят.

С лица женщины уже сошла неестественная бледность.

— Благослови вас бог, дядюшка Петер! — облегченно вздыхает она. — Не подоспей вы вовремя…

— Я вас у мельницы поджидал… Почему вы тут застряли…

— Колесо расшаталось. Не остановись мы, повозка могла опрокинуться. Да и дорогу я плохо знаю… а у нас дите малое…

Старик внимательно всматривается в темноту, словно увидел или услышал кого-то.

— Должно быть, старый Ферко, — поясняет он и негромко зовет: — Дядюшка Ферко!

Зашуршала трава, и из-за Бузины вынырнула какая-то фигура. Человек медленно приближался, опираясь на длинный пастуший посох, украшенный резной головой барана. И вот у костра остановился дряхлый старец с длинными седыми волосами, одетый в лапти и крестьянские порты. Его водянистые глаза невидяще уставились на огонь, а затем поочередно остановились на каждом из троих, сидящих у костра.

— Вечер добрый, — сказал он и как-то странно огляделся вокруг, даже обернулся назад, в темноту.

— Петер, сынок, не видал Веру?

— Разве она не домой пошла?

— Домой?..

— Куда же еще! Мы с ней вместе с ярмарки уходили. Она уже, должно быть, вернулась. А вы домой не заходили?

Старик перевел взгляд на огонь.

— Я думал, она тут, у колодца, — неуверенно сказал он.

— Чего ей тут делать!.. Дома она, больше ей негде быть, вас дожидается… Ужин, небось, перестоял, и Вера за вас тревожится, поди места себе не находит.

В глазах старика мелькнула какая-то робкая, печальная радость.

— Спасибо тебе, что надоумил старика! Храни вас господь, — он поднял руку в прощальном жесте и повернул прочь.

Все трое молча смотрели ему вслед, и лишь чуть погодя дядюшка Петер проговорил очень тихо, как бы в ответ на невысказанный вопрос мельника и его жены.

— Потом расскажу, — шепнул он, — а то старик иной раз подслушивает… Значит, колесо у вас отказало, — громко произнес он.

— Вот я и говорю, — подхватил мельник. — Запасное-то у нас есть, но мне не с руки было в потемках возиться, менять колесо. И дите жалко было со сна поднимать, да и с пути в темноте можно сбиться… Угодишь в болото, так на том и отъездишься.

— Все верно… Вот только как это мне на ум не пришло, вдруг да ребята подвыпьют где, а там и до беды недалеко.

Они помолчали. Женщина зябко вздрогнула, и мельник подбросил веток в огонь. Тополь изредка шелестел листвою, словно ветер, сонно вздыхая, переворачивался там с боку на бок.

— А с дядюшкой Ферко в молодые годы беда приключилась: зазноба его в этот колодец бросилась.

— Господи Иисусе! — в ужасе прошептала женщина. — Чего же колодец-то не закопали?

— А зачем его закапывать? Уж больно хороший колодец! Может, правда, воду из него тогда вычерпали. Давно это было, годов шестьдесят назад, а то и поболе. Я в ту пору пацаном был… Девушку ту похоронили, а Ферко на дочке старшего пастуха женился, потому как она впросак попала. Да и как было не жениться, ведь не простая девка, а старшего пастуха дочка!.. Хотя чего только бабы не наболтают…

— Свадьбу закатили пышную, а там и младенец вскорости появился, Верой окрестили, потому как дядюшка Ферко настоял. Жена, правда, против была, да оно и понятно: ведь ту девушку тоже Верой звали… Ну да дядюшка Ферко на крестины с топором явился. С того все и началось, а там покатилось хуже да хуже… Дочка его замуж вышла, но вскорости овдовела и вернулась в отчий дом. Тогда и дядюшка Ферко вроде бы малость поуспокоился и теперь знай бродит себе, слоняется. То тут, у колодца, то в камыши уйдет, а то по ярмаркам околачивается: все Веру свою прежнюю ищет. Ну, а раз дочку его тоже тем же именем кличут, вот ему все и говорят: «Дома она, дядюшка Ферко… Домой пошла…» С тех пор он и бродяжничать меньше стал, как знает, что Веру свою дома застанет… Обе они у него в голове перемешались, да, видать, не совсем.

Женщина засмотрелась на раскаленные угли, и на глазах ее выступили слезы: должно быть, оттого, что ветер тихонько спустился с Тополя и понес дым в ту сторону, а сам повернул к югу.

Трава вздрогнула и колыхнулась под ветром, в колодце раздался какой-то плеск: может, свалился комок земли, а может, бултыхнулась лягушка.

— Наверняка он и к вам на мельницу наведается. Надо сказать ему только, что Вера, мол, была тут, да домой ушла, тогда он успокоится и присядет трубку выкурить. В такую минуту нипочем не скажешь, будто не в себе человек.

— Я ему и поесть дам, — сказала мельничиха.

— Он принимает угощение и даже благодарит честь по чести… Ну ладно, я, пожалуй, пойду… Хозяйке вашей прилечь надобно, а я пришлю кого-нибудь, подсобить с колесом.